Lena Swann - Искушение Флориана

— Разве может вопрос спасения души измеряться тем, получил ты или не получил что-то, чего жаждал в земном преломлении?! — изумилась Катюша.

— Вопрос закрыт. Я не желаю об этом больше говорить, — как-то с несвойственной ему ожесточенной болезненной мимикой огрызнувшись, оборвал разговор Глеб.

Катюша никогда не знала толком о его личной жизни — уж конечно Глеб бы ничего никогда ей не рассказал! — и уж конечно она крайним хамством считала бы расспрашивать! Раз (как-то) долетели (пока Катюша не успела заткнуть уши) из-за дырявых кулис откуда-то мифы о недавнем несчастном романе Глеба с какой-то напарницей по спектаклю — актрисой немного старше его, глупенькой, с осиной талией и осиным же польским личиком, прямолинейной желчной кудрявенькой провинциальной карьеристкой, приехавшей покорять Москву, — кто-то, с Катюшей в одной компании (не ей, кому-то другому, но слишком громко), рассказывал, как Глеб переживал, — и как он в ярости перевернул стол в театре на банкете вверх дном — когда актриса эта, после краткого с ним флирта и романа, чуть-чуть поиграв им, его отвергла: явно сочтя, что нищий всегда пьяненький Глеб, от которого мягко пахло белым мякишем и водярой, — не достаточно перспективная для ее карьерных амбиций партия.

И поэтому там, на Чистопрудном, после болезненной обмолвки Глеба, Катюша почему-то интуитивно почувствовала, что речь идет, видимо, скорее всего, именно об этой личной драме, — но какое это всё имеет, спрашивается, отношение к его «атеизму»?!

Екатерина оставила ему, когда уезжала в Таллинн, почитать Евангелие. А потом, как-то раз, когда Глеб прислал эсэмэску: «Как ты там, в запредельном?» — она ответила ему (словно шпион — шпиону, кодом из книги) — краткой фразой: «1Ин 2:15». А Глеб (несмотря на то, что по прежней-то жизни Катюша была уверена, что он будет растроган вот таким их с ней личным кодом), с паузой в сутки, прислал номерок от глупо выдранной им из одного из соседних текстов полуфразы — в которой — когда читать вот именно в таком выдернутом виде — чувствовался безмозглый кощунственный смешок Глеба.

Глеб не мог не знать, что причиняет ей этим боль. И она перестала отвечать на его звонки и эсэмэски.

А потом вдруг — ахнула — декабрь, звонок от Глебова приятеля: Глеб в больнице, избит, с разбитым окровавленным лицом, запретил кому-либо рассказывать…

И вот настала очередь Катюши, до безумия за него испугавшейся, аккуратно засылать Глебу как бы ни о чем ничего не знающий эсэмэс: «Глебушка, как ты там, за железными кулисами?»

Глеб ничего не ответил. Но через несколько дней пришел от него по и-мэйлу душераздирающий рассказ в жанре триллера: «Глебушку твоего, — непривычным тоном жаловался Глеб в первых строчках, — чуть не убили». Дальше следовали подробности — как таксист завез его, пьяного, куда-то не туда, как Глеб замерзал но пошел гулять ночью спьяну по каким-то пустырям, в незнакомом районе, заблудился, зашел в какую-то вроде бы строительную подсобку — вагончик — спросить дорогу, — а нарвался на уркаганов — видел двоих за столом, а сзади накинулся и попытался повалить его на пол третий, — и добродушный приветливый со всеми Глеб только в этот момент понял, что его сейчас будут убивать, — и, от ужаса, на каком-то включившемся автопилоте, сумел отбиться и убежать живым — от троих бандитов! — нежный интеллигентный Глеб… «Забудь про Киану, Катюша! Киану завистливо стоит в сторонке! Так, как я от них отбивался, в первый раз в жизни ногами, Киану и не снилось!»

Катюша изумлена была даже не этой историей — а тем, что Глеб оказался вдруг способным к письму (что для актеров — нонсенс), — и, ухватившись за эту его прикладную возможность бегства, — предложила ему как будто игру — попросила присылать ей рассказы (надеясь, что Глеб как-то выговорится, проговорится, выкричится, выпишется, — чего устно сделать ему не удается, — и, возможно, благодаря этому, сам как-то из внутренних ловушек выберется): «Глебушка, попробуй писать не стесняясь себя! Выражай себя предельно искренне!» — и лучше бы она его об этом никогда не просила…

Екатерина, вздрогнув, взглянула на безымянного юного грека, который, чудовищно вдруг застонав, перевернулся на бок, лицом к стенке, выбросив мощную исколотую руку вверх, — и в который раз уже в отчаянии спросила себя: как, какой тупость можно объяснить желание людей флиртовать с серийными убийцами — с убивающими душу наркотиками, — которые уже убили миллионы душ! — как, как люди себе это объясняют: типа, «да, наркотики и водка уже убили миллионы людей — но меня не тронут — только побалуются?» Идиотизм.

Психиатр-нарколог, которого она впопыхах нашла в Таллинне, чтобы проконсультироваться о Глебе, после его избиения (молодой, но на удивление тактичный, глубоко верующий врач), грустно ей объяснил, что модные мифы о невинности курения травы — сильно преувеличены, и что трава довольно быстро необратимо разрушает клетки мозга, в том числе, ответственные за память, — но, что самое ужасное, — взломав уже здание человеческой души, оказавшись внутри, трава отпирает двери для бесов, а также для своих подельников — алкоголя (который, к ее изумлению, врач классифицировал тоже не иначе как наркотик) и прочих видов наркотиков.

— Видите ли, есть просто разные типы бесов, которые атакуют человека, как только он притрагивается к наркотикам: наркотики ведь бывают разных типов — это не только трава и прочие средства, а это и водка, и игровые автоматы, и рулетка, и одержимость сексом… Я встречал неоднократно наркоманов в своей практике, которые на время вроде бы завязывают с травой, — но вдруг одержимо бросаются играть на игровых автоматах… Это всё те же бесы, просто манипулирующие человеком в разных обличиях… По-настоящему помочь может только регулярная исповедь…

Катюша, с судорогой ужаса, от его слов, вспомнила, что Глеб и вправду в последнее время шалел почему-то от вида казино, и всегда не мог удержаться, чтобы не просадить последние копейки в игральных автоматах на вокзалах…

Глеб попытался, вместо рассказов, опять возобновить ночные ей звонки, — и в звонках этих было что-то совсем уже пугающее и нечеловеческое: описать это посторонним людям (кроме как на исповеди) было бы невозможно — Глеб, звоня ей, каким-то страшным, не своим голосом, в каком-то демоническом пародирующем искажающем надсмехе, вдруг повторял ей по телефону те фразы, которые она набрасывала незадолго до этого у себя в компьютере для новых своих работ, раздумывая в этот момент над текстом, сидя перед компьютером, правя наброски статей, — но цитировал он их с видоизменениями, до жутчайшего надругательского фарса. У Екатерины было теперь уже неоспоримое ощущение, что Глеб одержим, что (ровно так, как ей и объяснил врач) во взломанную наркотической дурью и водкой щель в дверях его души ворвались бесы, и теперь бесы через Глеба, помимо его воли, говорят, куражатся над ним, руководят им и готовятся его погубить.