Илья Павлов - Зеленая лампа

— «Коль-ка — ду-ра-чок, Коль-ка — ду-ра-чок…» — хоть помогал я себе, пока шёл, а к середине пути всё равно выдохся. Остановился, оглянулся. Красота!

Холмики и село остались далеко внизу, Михалыч выглядел мухой, присевшей на веточку дороги. Он дружески помахал мне лапкой и что—то не больно торопился к своей козе — Машке с её забором…

Я отдыхал. Действительно: дураком надо быть, чтобы периодически мотаться отсюда туда-сюда. Если только этот Колька не домосед. Вряд ли, судя по услышанным мной рассказам.

Обычный деревенский парень, которого чем—то Бог обидел, даже не пойми, чем. С детства он тут: родителей схоронил, дом родительский сестра забрала — потом продала и с семьёй в город уехала, а он остался. Как с армии пришел, так и остался. Жена? Нету жены. Было, заглядывались девки да бабы, но… дурачок же…

— А дурачок-то почему? — плечами пожимают. Не знают, привыкли.

Потому что помогает всем и иногда пугает — рассказывали, что у одной бабки корова обезножила, резать хотели. Пришёл, всех разогнал, помял ногой ей живот — встала корова.

Соседям — картошку копает — они зашиваются, торопят, а у самого она стоит, на корню гниёт… Умно ли? Из города ему угля привезли — в школу отдал, — «На что, говорит, мне, пропадёт…»

А Михалыч говорит — в школе если что надо сделать — хочь глобус, хочь микроскоп — надо Кольку попросить. Ничего себе, «дурачок»… Еще рассказывал, что когда в школу он, Михалыч, работать пришел, то бывало сильно на зелёного змея налегал и раз в лесу потерялся, и его Колька чуть живого домой притащил. С тех пор лет двадцать уже — ни-ни… боится, «Колька сказал — помру!»

Стоп! А почему тогда «парень»? Вот ведь, стереотипы! Слышу все время «Колька-Колька»… а по всему, и не парень должно быть, а старше меня, а я уж давно парнем не считаюсь, мужик молодой.

Хотя… Как там, рассказывали — однажды с ребятами вокруг курятника веточек навтыкали — лису, говорят, ловим… К ночи ребят—то мамки по домам разобрали, а этот остался — взрослый ведь, кто его загонит? И поймал лису-то. Потом по деревне ходил, рыбу просил — отучал лису от птицы, рыбой кормил. Дурачок!

Медленно в раздумьях поднимался я в гору. Ох и тяжело! Ноги наливались чем-то мягким и ватным, коленки дрожали, когда приподнимал ступню. Медленно тащился, полз. Родник этот! И что один пошёл?

Ближе к дому тропинка стала поприветливей, полегче.

А домик и в самом деле небольшой. Конечно, и не игрушечный, обычная изба, раза в полтора — два поменьше нижних деревенских. За ним сразу — банька, ничем не огороженное подворье — ну, правильно, чего ж тут бояться? Медведей только!

Пара сараюшек, клубника перед крыльцом и сиреневый куст, скрывающий обрыв. Ради интереса я обошел сирень и приблизился к меловому склону. Осыпался он, вероятно, давно, так как сейчас уже край его зарос крыжовником, а в верхней части был выдолблен терраской, на которой — я не поверил своим глазам — разбит огромный, метров в семь шириной и в сорок длиной, цветник.

— Почудилось — пробормотал я и вернулся к дому.

«Как много нам открытий чудных…» — как молитву прошептал про себя, поднялся и постучал в дверь.

— Так не заперто, заходи уж, да?! — сразу же отозвалось из-за неё, словно в сказке, заставив непроизвольно отшатнуться — на миг показалось, что говорит сама изба.

Опасливо потянул ручку на себя, перешагнул порог — проём был высоким, даже нагибаться не пришлось, вошел, щурясь и готовясь к полумраку.

— Да разлепи, не темно у меня, да?! — голос как будто отдалился, что-то в нём сразу было непривычным, нерусским или наоборот — до такой степени… что непроизвольно шагалось вперёд и разлеплялось. Мягкое это «Да!» в конце — звучало одновременно и вопросом и утверждением, как будто напрашивался кто—то или уговаривал — «согласись!» или «можно?».

— Есть кто дома? — с опозданием спросил я, после чего добавил, — Здравствуйте!

— И тебе здоровья, добрый человек! — ответил голос.

Вокруг был дом. Светлый, спокойный и чистый, с ковриками под ногами, травяными запахами чая и солнца. На коврике прямо у ног было нарисовано английское «Hello» со смайликом на конце.

— Сестрёнка привезла, — похвалился хозяин, появляясь из—за шторки справа, — Ноги, говорит, чтобы не мёрзли, ну, и грязь не тащить, да?! Чай готов, пошли!

— Да. — непроизвольно повторил я, глядя на стоящего передо мной. Потом протянул руку, — Александр, Саша по—нашему.

— Николай, — так же просто протянул он руку в ответ, — по—вашему — Коля.

Рукопожатие вышло крепким и удачным — мужики поймут — оно было уверенным и правдивым.

— Не Колька, — чуть подумав, улыбнулся хозяин, — Не люблю. Сюда, — он гостеприимно распахнул шторку и шагнул вперёд.

А я так и не успел запомнить его лица, выделить в нём какие—нибудь выдающиеся или наоборот, отталкивающие, но запоминающиеся черты.

На небольшой, но вполне себе на двоих, кухоньке, мы сели за стол, и я выделил одну черту, пропущенную секунду назад: хозяин был очень высок, крупен и удивительно ладно сложен — не странно, что он смог отсюда, на своих плечах вытащить целого Михайловича — по габаритам он раза в два превосходил меня, голова его касалась макушкой притолоки. А он будто продолжал отвечать на чуть было не заданные мной вслух вопросы:

— Вижу я, что вы с Михалычем идёте. Понял, что по мою берлогу — куда тут еще идти-то? Воду пока поставил — сюда ж подниматься еще. С сахаром? — и не спрашивая ответа, чуть внутренне прислушавшись к самому себе, Николай кладёт мне ровно три ложки, моё число. — Смотрю, Михалыч остался, а ты идешь, медленный такой, раздумывая опять же — зайти, не зайти… Э-э-э, думаю, в лес странник собрался. По что в лес? Ягодам не сезон, да и с другого угла сподручнее, грибы здесь отродясь не водились, значит, по иному поводу. И по какому же? — он пытливо взглянул мне в глаза.

— Да, на родник мне надо, — опешиваю я, не привыкший к столь скоро заданному вопросу о настоящей цели. — На картах нету его, а нанести надо, чтобы лес не трогали.

Хозяин хмыкнул:

— Хм. Лес не тронут. А на родник надо, это ты верно знаешь, да? Ну пей, после сходим. Вот варенье моё с мёдом вперемешку пробуй. И блины — мне Вадимовна с утра дала — сам—то я не пеку, а чего мне одному печь-то, раз целый день внизу? А ты, значит, учитель?

Диву я потом давался — с чего это как на духу рассказывал я другому, менее часа назад встреченному человеку, и о себе, и о своих поисках и переживаниях: «С кем был! Куда меня закинула судьба…». О том, что приехал ненадолго — на замену — в самом начале, потом — чем занимался, чего хотел, но так и не достиг… затем вообще пустился в какую—то метафизику, самому мне не очень—то понятную.

Николай улыбался и отвечал. И я понимал, что не я, приезжий и городской, тут странно выгляжу, потому, что как раз я — и приезжий и городской, — а вот он выглядит тут странно. В чем именно, объяснить я не мог — но он ощущался еще более приезжим, чем я, иногда и вовсе представляясь мне иностранцем — японцем или, может быть, калмыком.