Андрей Наугольный - Ещё поживём

Они брели по двору, Слоник плакал, не в силах забыть про маму и свои нелепые выходки, а Иван Иваныч ругался, но как-то вяло… Куда они шли? Трудно сказать… Из оцепенения их вывела мать Иван Иваныча, бодрая ещё старушка. Она налетела на него, как ястреб, вырвала Слоника из его слабых рук и, грозно поглядев на сына, запричитала вдруг тоненьким голосом:

— И за что мне такое наказание? Господи! За что? (А ты иди, мальчик, иди). В дурку захотел? Как же, давно там не был. Домой ступай, чучело. Отправлю вот, будешь знать!

От этих слов Иван Иваныч совершенно раскис, в дурку он не хотел, поэтому заныл, заканючил, даже слёзы потекли… Так они и плакали бы вместе, Иван Иваныч и Слоник, если бы до Слоника, наконец, не дошло, что он-то — свободен, отпустили его. И он резко сорвался, побежал, растерянно оглядываясь на чудовищно жалкого Ивана Ивановича, на строгую его матушку, на весь этот слезливый этап собственной жизни, такой безжалостный и такой красивый… Он пришёл в лопухи, где его давно поджидали команчи. Всё племя было в сборе. Они оживлённо спорили о чём-то, но, завидев Слоника, сразу притихли. Мрачные, злые, они не могли простить себе своей измены, трусости, позорного бегства с поля боя. Предательство — непосильная ноша, если рядом нет того, на кого можно свалить всю вину за поражение. Но вот появился Слоник, всё встало на свои места, вот она — жертва, вот он — ключик! Ещё немного, и они на свободе, и всё, всё с этим… Никто никому ничего не должен.

— А-а! Приполз, Слоняра! — набросился ни Слоника Мудрый Ворон, — из-за тебя всё! Распустил слюни… Иди отсюда, нам такие — не нужны! Нытик!

Изгнание из племени Чумба-Юмба состоялось. Слоник даже не понял ничего, и сказать в своё оправдание ничего не смог… «Иди, иди!» — он и пошёл. Слёзы не просохли… А что ему было делать? Зацепила его жизнь, и что-то оборвалось в душе, будто нездешним холодком потянуло, увидел он свою судьбу, и страшно ему вдруг стало. Страшно…

Тут Горев проснулся, слез о верхней полки и пошёл себе в тамбур. Покурить ему захотелось. Подумаешь, какой-то сон. Чепуха…

…Семидесятые годы прошлого века — не дотянуться, а кажется, вот они, рукой подать, зимняя спячка исчезнувшей навеки страны, блаженный край его грустного детства, где всё это теперь — не вернуть, не исправить, но можно вспомнить и помечтать…

Он Слоник. Так его прозвали во дворе. Это всё Славка, он большой задира и всем даёт, как марки на конверт приклеивает, разные несуразные прозвища, за это его никто не любит, но он длинный стал, и его все боятся… Мама у него врач, но даже она его боится (отца у Славки нет), и когда она дома, то только и слышно: «Господи, страх-то какой, и где этот несносный ребёнок!». Известно, где, в штабе, там он и скрывается с тех пор, как появился в их доме Александр Петрович, ухажёр мамкин… «Мучает он её, затискает всю, а она потом плачет… Сам видел!» — жалуется Славка. Слоник так Слоник, не обидно совсем, а прозвище, наверно, от того, что голова большая, в детстве у Горева рахит был, и его «проворонили». Но Слоник не унывает, Ваську вон Сливой зовут, нос у него такой, а папаша у него — Капитан Немо, что ни спросят, всё в ответ: «нэма» да «нэма»… «Хохол и жмот», — так соседка говорит.

…А в тот день Слоник пришёл из школы, приготовил уроки и бегом на улицу. Осень, солнышко бледное, листики жёлтые под ногами хрустят. Хорошо. По двору прошёлся — никого нет. В футбол на пустыре с Димкой и Наташкой поиграл, но они плохо играют, маленькие ещё. Слоник всё же во втором классе, так что, ему с ними не очень-то интересно, бросил их у пустыря — и в сквер. Глядит — одноклассник Борька навстречу шлёпает, таинственный, тихий двоечник. Он хуже всех в классе, за это его отец порет и гулять не выпускает, злой до чёртиков, поэтому Борька домой никогда не спешит, болтается, где придётся, а родители, в панике, ищут его. Но он хитрый, его так просто не найдёшь, тут у него котелок варит.

— Привет! — говорит. — Слон!

— Привет, — растерянно отвечает Слоник.

Уж лучше бы в футбол играл! Друзьями они с Борькой никогда не были, доставалось от Борьки то портфелем по башке, то снежком в ухо, а то и иголкой пониже пояса. Прилипчивый он, Борька, одни неприятности от него… Ходи да оглядывайся! Кошмар, а сам он — такой же смешной такой, лопоухий…

— Пойдём, — и смеётся так заразительно, — в баню, Слон, на тёток голых посмотрим, не пожалеешь!

— Пойдём, — Слоник старался не отстать, засмеют, — а чего там смотреть?

— Ну (а Борька и сам не знает) — весело!

И пошли они в баню. Баня — жёлтое приземистое здание с жёлтой трубой. Все мальчишки двора, кто постарше, бегали сюда смотреть на тёток. В цирк, если приезжал, так не бегали, как в эту баню. Поставят пирамиду из ящиков пустых (ресторан рядом), и к форточке — подсекать. зырить, а там… Но Слоника они с собой не брали — мелюзга, так что, он и не догадывался, в общем-то, а что именно там… «Вот сейчас, — думал, — и узнаю…» Голых тёток до этого не видел, представление об этом интересе имел смутное, но раз старшие бегают, значит, и я должен посмотреть, отметиться, как бы. Он и Борька, по сравнению со старшими — коротышки, где столько ящиков набрать? Лазили, лазили по округе, наконец, насобирали… А Борька вдруг сдрейфил…

— Пошли, — говорит (а сам чуть не плачет, лопоухий), — домой, Слон, заругаются ещё, поймают… И зачем нам тётки? Мы и на Верку, сеструху мою, спокойно посмотреть можем, подговорим её, пообещаем мороженое, например, она и покажет, а?

— А отец тебя сразу и выпорет, и меня заодно, — разошёлся уже Слоник, невтерпёж стало. — Лезь, давай, Борька, не мудри!

Тот и полез, а там, неожиданно так, мужик, распаренный до багровости, форточку открывает, да как заорёт:

— Брысь отсюда, недомерки! Мамке своей подол заверните и рассматривайте, сколько влезет, обезьяны мелкие!

Борька не удержался на ящиках и полетел, а Слоник от смеха дар речи потерял, стоит, хохочет, до слёз хохочет, а Борька заревел — и бежать, еле Слоник его догнал… Он успокоился, но…

— Напиши, — кричит, — записку, будто бы от директора школы, что задержали меня после уроков, директор так сказал, а то отец с меня шкуру спустит, ты же почти отличник, это тебе раз плюнуть!

Записку, да ещё от директора школы, вот это да! У Слоника даже ноги свело, едва не упал, записку — как её писать?! Рука не поднимется, это ведь не за тётками подсекать, тут и самого выпороть могут, за милую душу…

— Нет, Борька, не буду я писать! Боюсь…

— Не трусь, — щебечет лопоухий. — Я Верке скажу, она тебе пощупать даст, не то, что посмотреть, честное октябрятское!

— Да не нужна мне твоя Верка, сам её щупай. Не буду!

— Напиши, Слон! — сменил тон Борька, — пожалуйста, напиши!

— Ладно, напишу (всё равно, его отец выпорет, лишь бы не узнал никто, а Верка, Верка — тьфу), — внезапно согласился Слоник.