Андрей Наугольный - Ещё поживём

А я был его «Личардой верным», благодарным слушателем и шестёркой: в шахматишки перекинуться, за водкой слетать, от начальства отмазать — репутация у него скверная, всегда под колпаком…

— Всё высвистано, прособачено, — это опять он, задумавшись над следующим ходом, явно испытывая наслаждение от неуместности своих признаний, — унижают, давят… Да, я принижен, но не жалок… О, нет! (Всегдашнее его заблуждение).

Шахматы — это у нас страсть, мания, последнее пристанище… С утра играем. Был ещё телевизор, да весь вышел… Потерпевшая забрала, носатая и наглая тётка, официанткой в кафе напротив работает… Ник Ник — так я его зову — помнится, тогда ещё сказал:

— Странный народ эти баби (шкодливое его словечко). По жизни политики… Популистки… Всё порхают! Я ещё понимаю, когда она про «ящик» (своего-то нет и не будет, вероятно) в заявлении указала, что вымогательство, и всё такое, правда, за долги ведь изъяли, но, про минет-то зачем… На суде всё всплывёт. Скандал, да и неудобно как-то… Сплошные рукоплескания…

Так что, пока только шахматы… Но играть не дают. Толпа у кабинета с самого ранья. Пару раз начальник отдела заглядывал, хмурился неодобрительно, пальчиком грозил: «Бяка, бяка!». Вот гусь! Если бы Ник службу завалил, а он тянет, да-да, получше некоторых… В перерыве между партиями… И светлые демоны клетчатой доски парят над нами, благожелательно ухмыляясь…

Ферзевый гамбит, индийская защита, защита Лужина… Амнезия… Слабое утешение… Десятки посетителей и бесконечные диалоги с ними под яростный треск пишущей машинки, в апофеозе папиросы, под радостное хлюпанье молниеносно разливаемой водки, в сейфе бутылка-то, так что, Ник Ник, как привязанный, от стола к сейфу и обратно, только нос краснеет, да глазки блестят… Триумфальное шествие без заморочек… прекрасное средство от поверхностного атеизма и излишнего самомнения. Экзистенция в действии… пограничная ситуация, одним словом, разнообразие форм.

…И джентльмены удачи то и дело открывают дверь нашего кабинета, бодро щёлкают наручники… Протоколы, очные ставки, нелепые вопросы к патологоанатому… Счастье ножа, романтика… И при всём этом многолюдстве страшная тяжесть одиночества… Но это так, частности…

Мы играем в шахматы, и никому не под силу нас остановить, разве что… Иногда к Ник Нику приходила супруга (не жена, а супруга! — точь-в-точь мухинская колхозница, а он худой и кашляет). Она азартно гневалась, пускала пузыри, быстро заприметив таинственный блеск в глазах майора, бесшабашно орала на нас (видите ли, это я его спаиваю), требовала прекратить и даже пыталась унести шахматы… Наш символ веры… Короче, Ник Ник был давно и основательно под каблуком. Он досадливо морщился, скрипел зубами, рассеянно разбрасывая вокруг себя бумаги, словно белые флаги сдавшейся без боя крепости… В чём-то она была права, запах сивухи из кабинета не выветривался, что мы только ни делали… А значит, ей не нужно было быть Вангой, чтоб понять: Ник Ник в автономном плавании, в долгах, и на его зарплату рассчитывать не имеет смысла… И она уходила, распугав наших шахматных ангелов… Их божественное сияние тускнело, и они осыпались, как пепел с сигареты майора, страдальчески уткнувшего нос в свои манускрипты…

…Иногда к нам забредали дамы из соседних кабинетов. Покурить, выпить… Да-да, её, родимой. Ник Ник, после совместной выпивки, незамедлительно теряя самообладание, грубо к ним приставал, развязно каламбурил и, как будто, даже начинал хмелеть, чего за ним обычно не наблюдалось. Всегда, как стёклышко… Дамы строили из себя недотрог, нервно хихикали… И одна из них (глаза ясные, прямо в душу заглядывают, крючок) всё пыталась приклеиться ко мне, задавая загадочные вопросики из раздела «Знание-сила» с сексуальным подтекстом, так, например:

— А вы читали книгу «Душа и плоть»? Нет? Потрясающая вещь! Как странно, что вы не читали…

Странно, не странно… Я верил ей на слово, бульварщина привлекала моё внимание только в фильмах Квентина Тарантино… Разочарованные, с заметёнными пеплом юбками, они покидали нас, неказистые феи из казённых сказок… безликие, как сама жизнь в этих стенах…

…Так вот, Ник Ник никогда не пьянел, и до беспамятства напоить его было сложно. Он всегда был на высоте, с ясным пониманием того, что мы окружены, и наше окружение настроено по отношению к нам крайне враждебно (в ментовке полно стукачей), и ещё предстоит, возможно, последняя решительная схватка… А деньги у него, действительно, таяли, и я был этому несказанно рад, как и тому, что отправили меня сюда (отработка, чёрт бы её побрал) только на месяц, а то мои бесконечные марш-броски за водкой уже стали достоянием общественности, и продавщицы из ближайшего гастронома узнавали меня в толпе, а мне — что, это надо?

— Прервёмся пока, — буркнул однажды Ник Ник, — дело есть, сейчас особо опасного рецидивиста тебе покажу. Феноменальный тип. Мужичок с ноготок, благообразен, как святой старец, икону можно писать, а дело его потолще «Капитала» К. Маркса будет. Изувер. Ты Фукидида читал? (Как сговорились! Читал, не читал!) Нет? И я тоже нет, только в афоризмах… Светлая голова, между прочим… Знаменитую тираду-триаду выдал: счастье-свобода-мужество! Этого мне и не достаёт, а то рванул бы отсюда в пампасы. Если бы не шахматы. Лагерная проза от прозы лагерей — как я от своего личного дела… На фотокарточке, допускаю, есть какое-то сходство… Да… Для того, чтобы жить — здесь — и так мужество необходимо, а нет его — что ж, ничего не нужно, даже свобода, одни мучения… «Мы — красные кавалеристы, и про нас…»

Он тяжело вздохнул, почесал основательно заросшую щетиной щеку и устремился к заветному сейфу…

Привели «особо опасного», ничего особенного… Так, пенсия… Маленький, крепкий, как гриб, улыбочка, словно приклеенная… Сидит на краешке стула, что говорит, не разберёшь никак, зубов, видимо, нет, шамкает себе под нос, посмеивается втихомолочку… И над нами, в том числе:

— Ты же на свободе, начальник, а что кислый такой?

— Это как сказать, — бормочет Ник Ник, озабоченно разглядывая какие-то бумаги, — что поделываешь в тюряге?

— Да вот, рукописи жена принесла… Редактирую, — эпатирует нас старый хрыч (только бы не спросил меня — читал ли я его писанину, тоска… А между тем, автор… Тюремная проза. Возьмёт и нас туда вставит. Надругается… Какая, однако, несправедливость: этот свою жизнь в роман превращает, а мы из неё канцелярскую отмазку лепим… варвары, недоумки).

— Что ж, пиши, пиши, — смеётся Ник Ник, — выведешь нас в роли каких-нибудь держиморд, а?

— Как Бог даст, — лукавит рецидивист, — тоже люди, хотя…

(Есть что-то привлекательное в этих старых злодеях… Впрочем, я их