Андрей Наугольный - Ещё поживём

«Тьфу, — думаю, — на этот секс. И девка противная. Кастрирует ещё, лучше гомиком быть. Чище. И что я делаю?»

Рефлексия заела, а я выкушал ещё стакашек, всё и прошло. Никаких едких угрызений. Вообще ничего. Приплыл…

Очнулся… Ё-моё, влип так влип… Витёк спал, уткнувшись носом в скатерть-самобранку, а девицы не было, не было и куртки. Исчезла куртка. Талисман, ангел мой базарный… И вывернуло тут меня, крутануло и вытолкнуло, как пробку из бутылки. В хмарь осеннюю, за черту…

«Господи, — содрогнулся вдруг я, — научи, как избавиться от зверя, грызущего моё сердце. Обжился он там. И не хватает мне воздуха, задыхаюсь я. Потому и мечусь, впадая в бешенство, что не сладить мне с ним. Слаб. И мечтаю, поверь, лишь о клетке, о смирительной рубашке, о плахе и кресте. А это — смерть. Свобода мне нужна, безграничные возможности и надежда. Линия горизонта нужна. Солнце. Тихая ясность бытия. А вместо этого — ярость, бред, отчаяние. Распад и тлен. Гнилостное дыхание зверя преследует меня. Дай мне сил подняться, Господи, или распни!»

И увидел я себя, дворик этот… Со стороны увидел, с высоты птичьего полёта. Или, где он там обитает? Ничего особенного… Скука мирового безобразия. Так, букашки… Каблуком раздавить. «Что ж, — думаю, — гляди, бесстрастный свидетель. Я не из тех, чья жизнь похожа на английский газон. Гляди, это твой мир. Радужная плёнка нечистот. Гляди, мутноглазый!»

Мне было некогда. Я разбудил друга, а тот не понимает — ни шиша, еле втолковал ему про куртку. Где мы, что… Очухался Витёк, оперок бывший, встряхнулся… В общем, расшевелил я его.

— Не хнычь, — говорит, — счас отыщем! Айда, на базар. Там она, наверно… Вот пьёт девка, нам бы так! А то всё с приключениями, задохлики…

И мы сорвались. Благо, не так далеко. Отыскал её Витёк, нюх волчий у парня — и девку эту трипперную, и куртку. Не успела продать, стервоза! Дал ей Витёк по морде, а та — в слёзы…

— По лицу, — говорит, — не бейте, мальчики!

Тоже мне, Сара Монзани…

А куртку я надел, тотчас поблагодарил Витька, а тот только башкой вертит, плевать он хотел на мои благодарности.

— Носи, — отвечает, — студент. И точка. Одни неприятности с тобой.

Он в троллейбус залез, а я к себе пешочком потопал. Развезло меня. Странная штука — жизнь, чтобы дотянуться до чего-то стоящего, обязательно через жуткий маразм пройти надо. Основной закон. Не перепрыгнешь. Всегда со мной так. Пока не испачкаюсь, неба не увижу. Лишь бы только не в клеточку! Шучу я так. Будто внутри предохранитель установлен: достиг дна, щелчок и опять на поверхность. Жаль, сил мало осталось. Чуть-чуть…

А ангел мой, молитва мамина, талисман — без меня теперь никуда. Я так думал, но вот поехал в Кострому — конкурс там литературный проводили — и снова попался.

Один псих, из своры непризнанных гениев, упившись, вошёл в раж и учинил на банкете дебош, угодил в милицию… А одет-то он был в мою куртку! Как он её прихватил, не знаю. Пьян был, мало что помню. Но, думаю, выручила она меня, от ментовки уберегла. Уж, не из шагреневой ли кожи её слепили? Впрочем, какая мне разница… Пока она — у меня.

…Отрезал себе ухо. Я бы так не смог. Но… Реальность требует воплощения. Хлеба и зрелищ. На холсте, на собственной физиономии, где угодно…

И тогда всё идет в ход. Всё, что может привлечь внимание человека с воображением. И участь каждого предрешена. Блуждать, блуждать в потёмках, роясь на свалках мироздания… В одиночестве, в его липких лапах… Без надежд и никчёмных упований. И если счастье — погружение, то это погружение в пустоту. Освобождение мира от обывательской претензии на гегемонию. Если хотите, крестовый поход… Стоит только вспомнить… «Пейзаж с кипарисом и звездой».

Огромная звезда, ночное светило сияет из мрачной бездны… К ней, к её зловещему блеску, тянется кипарис. Бешеный смерч, сотрясающий землю. И идут люди. Маленькие, смешные… Видимо, дорисованные, в последний момент. Они уходят с картины, на которой для них отведён столь скромный уголок, что поневоле начинаешь сомневаться в их необходимости…

Итак, они не нужны. Ухо тоже. А что же нужно? Печальный мой ослик, что?

Жизнь затягивает в свой круговорот. В определённое русло. Намертво… У неё железная хватка, у этой старой перечницы, не желающей уходить от дел. На покой… Очень уж она любвеобильна. Не отвяжешься… Человек с отрезанным ухом не интересуется жизнью.

…Ты весь там, за кадром. Ты изучаешь своё отражение, ищешь сходство. Напряжённо. Как будто перед тобой вещь, стоимость которой еще необходимо выяснить. Портрет требует доработки. Ничего общего…

Диковинная штука, Ван-Гог! И абсолютно ни на что не пригодная. Часть какого-то целого. Осколок. А из чего это целое состоит (и чей был замысел?) — неизвестно, может быть, из ушей, предназначенных — кем? когда? — для ржавой бритвы, заменившей на время тебе карандаш, кисть, краски… Ты весь во власти эксперимента. Чтобы что-то создать, выцепить из настигающего хаоса, требуется время. Много… И стойкость. И только ценой отчуждения от самого себя. А что в итоге?

Утро. Кругом снег. Безжизненное солнце Брабанта… Тебя выворачивает от холода. Грязный, с многодневной щетиной на обветренных щеках, с воспалёнными, гноящимися глазами… Ты ещё жив…

Среди унылых равнин и ослепительного сияния. Снег, свет… Ледяная гробница. Монумент, поджидающий своего героя. Напоминание о неминуемом забвении… Как быстро всё, всё в твоей жизни стало слишком поздно, а ты упускаешь и её, оттачивая свой невыносимый стиль, тщетно пытаясь отделаться от судьбы безропотным неповиновением… Ни дерева, ни дома, ни детей… Не сумел, не успел… Выродок. Всё не так, как у всех. И даже холод тебе не страшен. И ухо на месте. Пока. Там, где ему и положено быть. Даль ясна…

Ты откашлялся, протёр глаза, закурил… Твоя трубка тебе уже не принадлежит. Она — элемент картины, плана, один из вариантов существования… Мир — холодное, тупое животное — старается заглотить тебя целиком. А ты не сдаёшься, упорно хватаясь за детали, безделушки, разные мелочи… Создавая иллюзию независимости, ты почти спокоен. Эх, Винсент…

…Белые домишки. Раскалённая от зноя земля. Красная равнина. Пейзаж вполне марсианский… Этюдник, краски… Ты где-то забыл шапку. Преднамеренно. И солнце вгрызается в твои мозги. Маленький атомный взрыв. И надвигающаяся катастрофа этого мира превращается в мир катастроф, в чудную музыку, в миф твоих снов — древний, мудрый… И влажные джунгли Индокитая бродят по выжженным долинам Прованса. Красная земля, красные виноградники Арля… Ты покинул пещеру, где собирал за столом своих едоков картофеля, тёмное логово личного существования… И вот ты на воле. И мир, озверев, пытается загнать тебя обратно — слишком близко ты приблизился к его тайной сути, а он этого так не любит… этот облезлый альфонс, старый обманщик… Куда ты лезешь, Винсент?