Дэвид Безмозгис - Наташа и другие рассказы

Риту с Мишей задело подобное отношение к Тапке. И Рита, в ущерб своему английскому, перестала у нас бывать. Вечерами Миша приходил один, а Рита оставалась с Тапкой. Тапка ни разу не переступила порога нашего дома. Таким образом, я, чтобы чаще ее видеть, стал все больше времени проводить у Наумовских. Каждый вечер, сделав уроки, я шел поиграть с Тапкой. Мое сердце подпрыгивало всякий раз, как Рита открывала дверь и Тапка мчалась мне навстречу. Любовь Тапки не ведала различий. Ее радость была заразительна. При виде Тапки я испытывал щенячий восторг.

В силу моей любви к их собаке и за неимением других вариантов, Миша с Ритой повесили на мой шнурок ключ от своей квартиры. Ежедневно, во время обеденного перерыва и после занятий в школе, мы с Яной должны были присматривать за Тапкой. Все, что от нас требовалось, — это надеть на нее поводок и вывести в овраг, покидать ей там клончика, после чего привести домой.

Друзей у меня, в общем-то, не было, поэтому каждый день, сидя в классе и почти ничего не понимая, я считал минуты до начала обеденной перемены. Звонок звенел, и мы с Яной, встретившись во дворе, вприпрыжку бежали по траве к нашему дому. Стоило нам подойти к квартире, как из-за двери доносилось сопение и царапанье когтей. Вставляя ключ в замок, я ощущал идущие сквозь дверь потоки любви. И когда дверь наконец распахивалась, Тапка бросалась к нам, так неистово виляя хвостом, что ходуном ходило все ее тельце. Мы с Яной наперебой ее гладили и обнимали, втайне стараясь единолично завладеть ее вниманием. В отсутствие Ритиного надзора мы заодно удовлетворяли свое любопытство в анатомической сфере. Разглядывали Тапкины уши, лапы, зубы, корни шерстинок, половые органы. Мы тискали ее, подбрасывали в воздух, катали по полу, раскачивали за лапы. Меня настолько захлестывала любовь к Тапке, что порой я с трудом сдерживался, чтобы не задушить ее в своих объятиях, не сломать хрупкие косточки.

Когда нам доверили смотреть за Тапкой, стоял апрель. Снег в овраге таял; иногда шли дожди. Апрель сменился маем. Трава всосала влагу, зазеленела; зажелтели и заголубели одуванчики и полевые цветы; повсюду летали птицы, ползали насекомые, издавая присущие им звуки. Мы с Яной преданно и аккуратно выгуливали Тапку. Пройдя через стоянку для автомобилей, мы спускались в овраг. Там мы кидали клончика и говорили: «Тапка, принеси клончика». И Тапка всегда приносила. Все нами гордились. Мать с тетей утирали слезы, рассуждая о том, какие мы ответственные. Рита с Мишей награждали нас похвалами и шоколадками. Яне было семь, мне шесть; задачу на нас взвалили не по возрасту, но мы радовались, что нам поручили такое важное дело.

На волне всеобщего доверия мы расслабились. Если раньше мы обязательно, перед тем как отцепить поводок, спускались в овраг шагов на тридцать, то потом сократили расстояние до десяти, до пяти шагов, а в итоге и вовсе отпускали Тапку на газоне между стоянкой и оврагом. И не по лени или беспечности, а потому, что нам хотелось доказательства Тапкиной любви. Она мчалась на наш зов — и это было свидетельством ее любви, терпела в лифте, позволяла чесать ей животик — и это тоже было свидетельством, все это было свидетельством, но не доказательством. Доказательство тут могло быть одно. Мы интуитивно понимали одну простую истину: любовь не нуждается в поводке.

Хотя в ту первую весну большинство из того, что говорилось вокруг, оставалось для меня загадкой, ручеек понимания мало-помалу заполнял резервуар в моем мозгу, и там накопился скромный бассейн знаний. К концу мая я выучил песенку про алфавит. В телевизоре услышал фразочки «как жизнь, док?» и «шик-блеск». А на детской площадке подхватил слова «придурок», «чокнутый» и «педик» и не упускал возможности блеснуть приобретенными познаниями.

Как-то днем, в овраге, мы с Яной добрый час по-всякому кидали клончика и теперь, припорошенные солнечной пыльцой, развалились на траве. Я обзывал сестру «придурочной», «чокнутой» и «педиком», а она меня — «педиком», «придурком» и «чокнутым».

— Придурочная.

— Педик.

— Чокнутая.

— Тапка, принеси клончика.

— Придурочная.

— Педик.

— Давай сюда, Тапка-лапка.

— Чокнутый.

Мы продолжали в том же духе, но потом Яна вдруг кинула клоуна и сказала: «Придурочная, принеси клончика». Поначалу я не понял, нарочно она это или у нее случайно вырвалось. Но Яна, когда я на нее посмотрел, торжествующе улыбалась.

— Чокнутая, принеси клончика.

Я смотрел, как Тапка радостно скачет за клончиком, и до меня вдруг впервые дошел грубый смысл этих слов.

— Не смей говорить такое собаке.

— С чего это?

— Нехорошо так.

— Она же не понимает.

— Все равно.

— Что ты как маленький. Давай, придурочная, давай его мне, дорогая моя.

Довольная собой, Тапка сложила клончика к моим ногам.

— Смотри, ей нравится.

Я держал клончика в руках, а Тапка в нетерпении скребла когтями по моим штанинам.

— Скажи «придурочная» и кидай.

— Я не буду ее обзывать.

— Ты что, боишься, придурок?

Я швырнул клончика ей в голову, но промазал.

— Придурочная, принеси клончика.

Как только клончик вылетел у меня из руки, ничуть не оскорбившаяся Тапка размытым белоснежным пятном метнулась в траву. Я убеждал себя в том, что мое «придурочная» относилось только к Яне, но это было не так.

— Говорила тебе, педик, ей без разницы.

Но я все равно подумал: «Бедная Тапка» — и огляделся в поисках обвиняющего перста. Однако день был по-прежнему роскошен и безмятежен: над головой порхали воробьи, шмели кружили над цветами, а Тапка настигла клончика под кустом сирени. Наказания не воспоследовало, и это меня потрясло.

Яна сказала:

— Я домой.

Когда она зашагала прочь, я увидел, что в руке у нее Тапкин поводок. Она шла и беззаботно им помахивала. Я окликнул ее; Тапка тем временем снова принесла мне клончика.

— Отдай поводок.

— Зачем?

— Ты что, глупая? Отдай поводок.

— Да не нужен он тебе. Ее хоть придурочной назови, все равно послушается. Она не убежит.

Яна отвернулась и продолжила свой путь. Я звал ее, но она и ухом не вела. Ее удаляющаяся спина выражала тупое упрямство. Руководствуемый скорее злостью, чем разумом, я решил, что если Тапка окажется ближе к Яне, то и ответственность ляжет на сестру. Я поднял куклу и изо всех сил швырнул ее в сторону автостоянки.

— Тапка, принеси клончика.

Клончик, кувыркаясь, взлетел в воздух. Я вложил в бросок всю силу своих шести лет, но все равно не смог запустить куклу по-настоящему далеко. Судя по траектории, она должна была упасть шагов за двадцать от края обрыва. Вслед за летящей куклой, задрав голову, стремглав понеслась Тапка. Кукла зависла в верхней точке и пересеклась в своем полете с воробьем. Птица вильнула в сторону Финч-авеню, клоун шмякнулся на асфальт. Не сводя глаз с птицы, Тапка промчалась мимо него.