Дэвид Безмозгис - Наташа и другие рассказы

Мы оказались на улице через пятнадцать минут после того, как вошли в синагогу. Взявшись за руки, мы отправились домой. За все наши старания мы получили пять долларов и визитку человека, который за умеренную цену напечатает для отца рекламные листовки.

На следующей неделе мы с родителями собрались за кухонным столом, чтобы сочинить идеальную рекламу для массажного кабинета Романа Бермана. Мне вручили ручку и назначили ответственным за перевод и запись предложений. Отец хотел уделить особое внимание работе с олимпийскими тяжелоатлетами: это должно придать его словам весомость и сообщить потенциальным клиентам о том, что он как нельзя лучше знаком с человеческой анатомией. Мама же считала, что нужно делать особый упор на то, что мы беженцы из СССР. Вина и сочувствие, сказала она, вот к чему мы должны взывать. Вот что приведет клиентов в папин кабинет. И уже тогда он сможет поразить их своим мастерством. В конце концов родители сошлись на том, что следует совместить оба подхода. Я со своей стороны составил список стандартных рекламных фраз:

Лучший терапевтический массажный кабинет!

Роман Берман, тренер советских тяжелоатлетов,

беженец от коммунистического режима

и квалифицированный массажист,

предлагает свои услуги!

Многолетний опыт и особая европейская техника!

Помогает от всех видов суставной

и мышечной боли. Автокатастрофы,

производственные травмы, беременность,

поддержание хорошей физической формы.

Дипломированный массажист.

Удобное расположение кабинета. Выезжает на дом.

Удовлетворение гарантируем!

Когда пришла коробка с напечатанными объявлениями, мы с отцом погрузили ее в багажник «понтиака» и начали объезжать дома в окрестностях массажного кабинета. Я взял на себя одну сторону улицы, папа — другую. Чтобы преодолеть смущение, я представил, что мы соревнуемся, и решил во что бы то ни стало прийти к финишу первым. Я перебегал от дома к дому, запихивая листовки в почтовые ящики, или просто раздавал жильцам и прохожим, избегая встречаться с ними взглядом. Время от времени я поглядывал на другую сторону улицы — проверял, как идут дела у отца. Он не спешил. Шел от двери к двери, всегда строго по подъездной дорожке, не ступая на газон. Я старался избегать людей, отец, напротив, спокойно проходил перед окнами. Следуя маминым наставлениям, особое внимание он уделял домам, на дверях которых висели мезузы, в надежде встретиться с жильцами и завести с ними разговор. Но люди в большинстве своем даже не смотрели на нашу рекламу, за исключением одного человека — он захотел узнать, не возьмем ли мы его сына на работу — раздавать листовки.

Закончив с рекламой, мы снова начали ждать. Теперь каждый звонок мог стать вестником спасения. Телефон обрел новый статус в доме. Мы старались не выпускать его из виду. Он был либо за, либо против нас. Отец разговаривал с телефоном. В знак солидарности я тоже с ним разговаривал. Когда телефон молчал, отец осыпал его проклятиями, угрозами и мольбами. Но стоило ему зазвонить, как папа тут же кидался к нему. Он вскакивал из-за обеденного стола, с дивана, прибегал из туалета. Телефон звонил, и папа бежал. Следом за ним бежала мама. Она прижималась ухом к свободному уху отца, словно его голова была телефонным аппаратом. И слушала, как звонили одни друзья, как звонили другие друзья, как раз за разом звонила моя тетя. Все звонили, чтобы узнать, не позвонил ли кто.

Неделя перед тем, как позвонил доктор Корнблюм, тянулась бесконечно. Я был дома один; мама должна была вернуться через час, а отец и того позже. Когда телефон зазвонил, я сидел на полу перед телевизором: на коленях у меня лежал бутерброд с венгерской салями и блестящие обертки от полудюжины черносливин в шоколаде.

Доктор Корнблюм попросил называть его Харви. Он сказал, что видел нашу рекламу и теперь хочет встретиться с моим отцом. Точнее, он хочет встретиться со всей семьей. И неважно, сколько нас человек. Доктор Корнблюм всех приглашает к себе на ужин в пятницу. И я должен передать родителям, что отказа он не примет. Места всем хватит. Удостоверившись, что я его правильно понял, доктор Корнблюм продиктовал свой номер телефона и попросил не забыть передать отцу его просьбу перезвонить.

Когда мама пришла домой, я сидел как на иголках. Мне не терпелось поделиться с ней хорошими новостями. От радости она не обратила внимания на то, сколько конфет я съел. Я отдал маме листок, на котором было записано имя и номер Корнблюма, и она бросилась к телефону. Тетя сказала, что точно где-то слышала об этом Корнблюме. Когда отец Виктора Гутмана поскользнулся на льду, случайно не Корнблюм его оперировал? Тот Корнблюм очень приятный человек. И очень состоятельный. Не исключено, что это он и есть. Мама принялась обзванивать знакомых. Софочка готовилась к сдаче экзаменов в медицинском колледже и знала многих докторов. Не знает ли она Корнблюма? Корнблюма — семейного врача или Корнблюма — хирурга-ортопеда? Неважно, они оба преуспевают. Если хоть один из них порекомендует отца своим пациентам, наши проблемы решены.

Помыв руки и сменив рабочие джинсы на домашние штаны, отец направился к телефону. Взяв трубку, он принял подобающий его профессии вид. Номер доктора Корнблюма набирал с предельной серьезностью. Мы с мамой сели на диван, чтобы ничего не упустить. Мама заранее проинструктировала отца, что именно следует говорить. Он не должен был сильно отклоняться от заготовленного сценария; предполагалось, что беседа будет короткой и вежливой. И Боже упаси его сказать что-нибудь не то и настроить Корнблюма против нас. Что мы тогда будем делать? Отец набрал номер, и мы стали ждать, пока кто-нибудь возьмет трубку. Когда на том конце провода ответили на звонок, отец попросил позвать к телефону доктора Корнблюма. Подождал еще немного: очевидно, пока Корнблюм подойдет. Воспользовавшись этим, мама еле слышно напомнила отцу, как нужно себя вести. В ответ он отвернулся от нее и встал лицом к стене. Через какое-то время отец сказал, что это Роман Берман, массажист, и что доктор Корнблюм просил его перезвонить. А потом сказал: «Да, конечно, Харви ».

До Сталина моя прабабушка каждую пятницу зажигала свечи и пекла яблочный пирог. В воспоминаниях дедушки о довоенной еврейской Латвии свечи и яблочные пироги занимали особое место. Когда мама была маленькой, Сталин уже пришел к власти, и, хотя по пятницам по-прежнему пекли яблочные пироги, свечи уже не зажигали. К тому времени, когда родился я, не осталось ни свечей, ни пирогов, хотя для мамы яблочные пироги всегда были связаны с еврейством. С этой мыслью она отыскала рецепт и отправилась за продуктами в дорогой супермаркет. А в пятницу, сославшись на плохое самочувствие, мама ушла с работы пораньше и испекла пирог с таким расчетом, чтобы он был еще теплым, когда мы пойдем к Корнблюмам.