Дэвид Безмозгис - Наташа и другие рассказы

Но вот и год прошел со смерти бабки, а очередь деда не приблизилась. В списках очередников значились тысячи людей, а сколько еще ждать, узнать никак не удавалось. Год — это еще что, сказала мне мама, она слышала, ждут и по три, и по пять лет. А многие — не хотелось бы об этом говорить, — своей очереди так и не дождались. Сыну Шолома Зейденбаума, Минке, написали, что его отцу выделена квартира, спустя месяц после смерти Шолома. Не знаю, что и делать, сказал Минка, плакать или смеяться. Нам эту историю он рассказывал смеясь.

Система выделения квартир была непостижима. В России ты хотя бы знал, кому сунуть взятку.

Однако моя семья сдаваться не желала — искала подходы. Мама наводила справки в общине. Квартиры выделяли, такое случалось. Кое-кому квартиру удалось получить. И квартира, безусловно, есть, просто она, подобно Америке, ждет, когда ее откроют. Отец опрашивал пациентов: вдруг кто-нибудь да надоумит, что предпринять. Многие из его пациентов были детьми польских евреев, они разбогатели на торговле недвижимостью. Им принадлежали дома во всех районах города. Так почему бы одному из них не подыскать подходящую квартирку для порядочного человека, героя войны и богобоязненного еврея. Дядя пустил в ход свой козырь: он еще в ту пору, когда торговал с новой Россией, свел знакомство с одним крупным чиновником. Чиновник этот был в свое время и послом, и депутатом городского совета. Чтоб такой человек да не смог помочь. Тетка недоумевала, почему так трудно получить квартиру. Неужели у этих людей нет родителей? У них что, камень вместо сердца? Родители у них как раз есть, просветил ее дядя, и, скорее всего, именно поэтому дед не может получить квартиру.

И еще несколько месяцев прошло. Казалось, дед вот-вот получит квартиру не здесь, так там. Все кончалось пшиком, и дед — оптимизмом он никогда не отличался — смирился с мыслью, что квартиры ему не видать. Есть люди удачливые, он — не из их числа. Как-то во время войны ему подвернулся случай заработать хорошие деньги. Один человек в Киргизии приобрел большую партию шапок и хотел их сбыть. Добротных шерстяных шапок, модного тогда фасона. Деду с братом дали наводку. Переправь они товарный вагон шапок в Москву, денег они бы заработали уймищу. В России могли бы стать богачами, но отец строго-настрого запретил им впутываться в это дело. Такой он был честный. И накликать беду не хотел. Словом, шапки к кому-то уплыли, этот кто-то, естественно, разбогател, а дед как был, так и остался чернорабочим. Как с шапками, так и с квартирой. Дед волю воображению не давал, разве что речь шла о грядущих бедствиях.

Во время поисков квартиры перед нами постоянно маячил один шанс, ничем конкретным он так и не обернулся, но и со счетов мы его не сбрасывали. В доме, принадлежавшем «Бней-Брит» [22] «Бней-Брит» — одна из наиболее известных и старейших (основана в 1843 году) еврейских общественных организаций. , квартиры субсидировались. Дом этот находился в нескольких автобусных остановках от дедовой квартиры. Выходил окнами в парк. Жили в нем, по преимуществу, вдовы и вдовцы. На первом этаже имелся зал, где иногда устраивали концерты. У деда в этом доме водились знакомые, и ему казалось, что там ему будет с кем скоротать время. После смерти бабушки он почти не поддерживал отношений со старыми друзьями. Перезванивалась, договаривалась о встречах бабушка, и теперь ему представлялось, что их друзья в большинстве своем были ее друзьями. Переломить старые привычки сам по себе он не мог.

Дом «Бней-Брит» — так мы полагали — вот он выход, ничего лучше и придумать нельзя. Мало того, имелся шанс, пусть и минимальный, что деда поставят на одно из первых мест в списке. В русской общине при синагоге прослышали, что дед подыскивает квартиру. Слух этот дошел до всеми любимого и почитаемого раввина, который знал деда как набожного еврея, постоянно посещающего службы. Уже одно это делало кандидатуру деда предпочтительной: при доме «Бней-Брит» имелась синагога — она помещалась в одной комнате, и в пятницу вечером и в субботу утром мужчины сходились в ней на миньян, но со временем собрать людей становилось все труднее. Я ушам своим не верил: как это — неужели в доме, где живет исключительно еврейское старичье, не найти десять человек для миньяна, но дело обстоит именно так, уверял дед. Да, там живут одни евреи, но евреи преклонных лет. Кто-то болен, кто-то атеист, к тому же половина жильцов — женщины. Так что это проблема, и серьезная. Синагога ортодоксальная, и без десяти евреев службу отправлять нельзя.

В это время я — что оказалось весьма кстати — с одной работы ушел, на другую еще не устроился, поэтому меня отрядили возить деда в дом «Бней-Брит» — встречаться с Залманом, старостой синагоги. Залман, румынский еврей, говорил по-русски, на иврите, идише, мог объясниться по-английски. Уже многие годы он день за днем держал в руках бразды правления синагогой. Если дед убедит Залмана, что такого набожного еврея, как он, днем с огнем поискать, тот повлияет на управляющего домом. И управляющий — а он всей душой болеет за синагогу — возьмет да и подправит список так, что первыми окажутся жильцы, нужные им. Иными словами, духовно близкие.

Пока мы ехали на встречу с Залманом, дед твердил, что никакого проку от нее не ждет. Если бы Залман мог помочь, так он бы уже помог. Мы только попусту тратим время. Тем не менее рекомендательного письма раввина из рук не выпускал. Да не тревожься ты так, увещевал его я. Доживи до моих лет, отвечал он, и причин тревожиться почти не останется. Все в руках Божьих. Кто мы такие, нам ли знать Его помыслы? Он жену потерял, так что получит он квартиру, не получит — какое это имеет значение? Господь посылает нам испытания, а почему — Ему одному ведомо. Если нам предначертано получить квартиру, мы ее получим, нет — так нет. Что я могу сделать — ничего. Помолиться — вот что, сказал я, но дед моей шутки не понял.

Синагога, как и говорили, занимала одну комнату, разделенную надвое хлипкой решетчатой перегородкой. Левую ее половину отвели женщинам, правую — мужчинам. В каждой помещалось человек тридцать. Залман показал нам, куда что класть. Вот тут место для молитвенников, тут для талитов, за ними Ковчег и Тора. Он открыл дверцы Ковчега, чтобы мы полюбовались свитками в бархатном чехле. Дед расхвалил синагогу и вручил Залману письмо раввина. Залман пообещал помочь, но мы должны понять, предупредил он, сказать, когда освободится квартира, никто не может. Понимаем ли мы, по какой причине в таком доме, как этот, освобождается квартира? Как не понимать, сказал дед, он это даже слишком хорошо понимает.

Залман проводил нас до выхода. В вестибюле нам встретились два старика из русских — они оглядели нас с откровенным недоброжелательством. Залман объяснил, что эта парочка из тех, кто не ходит в синагогу. Атеисты, сказал Залман. Один пострадал от Сталина, другой от Гитлера. Но что ответить человеку, который спрашивает, где был Бог, когда немцы расстреляли его родителей и сбросили их в яму? Приятным такой разговор не назовешь. И разве в этом доме найдется хоть один человек, у которого никого не убили нацисты? У меня погибли дед с бабкой, три красавицы-сестры, дяди, тетки, двоюродные братья и сестры. И что, я теперь дам этим гадам одержать надо мной победу? Потому что кто одержит победу, если еврей не ходит в синагогу? Я вам скажу кто — Гитлер.