Дэвид Безмозгис - Наташа и другие рассказы

Трое русских, которые не знали иврита, сели в самом конце синагоги. У одного не было руки. Перед ними сидели двое польских евреев. Один пристроился у перегородки — там он мог вытянуть больную ногу, другой держал под рукой ходунки: вдруг ему срочно понадобится в уборную. Я поместился между ними и дедом — он с двумя другими евреями занял первый ряд. Гиршл из Литвы, узник концлагеря, сидел рядом с дедом, Ицик, таксист из Одессы, — рядом с Гиршлом. Залман пристроился за столиком около Ковчега. По другую сторону перегородки собралось с полдюжины женщин. Раввин отсутствовал, так что вести службу предстояло Залману, деду и Гиршлу. Поднимать тяжелый свиток выпало мне — ни одному из здешних мужчин это было не под силу. В субботу утром служба начиналась в девять и длилась три часа. Большинство старых евреев приходили, потому что стосковались по древним напевам. Я пришел, потому что стосковался по старым евреям. Как в моем, так и в их случае движителем была не традиция, а история.

После службы все проследовали в зал на кидуш. Залман принес бутылку сладкого кошерного вина и медовую коврижку. Однорукий русский внес свой вклад — чекушку водки. Чтобы налить и выпить, одной руки хватает. Слава Богу, хотя бы с этим однорукий может справиться не хуже других.

Одна из женщин разлила вино по бумажным стаканчикам, потом обнесла всех коврижкой. Когда старики выпили вино и дожевали коврижку, они пожелали друг другу гут шабос, поодиночке и группками разбрелись по квартирам, и жизнь пошла своим чередом.

А я отводил деда в его новую квартиру, мы пили чай и играли в шашки. Новая квартира была меньше прежней. Бурый диван пришлось продать, заменить синим. Синий раскладывался, бурый — нет. (Так что в случае семейных катаклизмов матери и тетке не придется ночи напролет маяться на полу в гостиной.) В спальне ничего менять не пришлось, в кухне остались те же щербатые тарелки и советские эмалированные миски — в них было удобно разогревать суп. Я проводил с дедом часа два-три — за всю неделю больше никто его не навещал. Перемена квартиры круг его общения не расширила. На один резон, почему хорошо бы выйти из дому, он приводил десять резонов, почему сделать этого нельзя. Дед надеялся, что Залман сможет уделять ему больше внимания, но у Залмана было дел — самых разных — по горло. Имелась у него и жена. Только Гиршл, узник концлагеря, что сидел на службе рядом с дедом, приглашал его к себе — то попить чаю, то почитать стихи на идише, то поиграть в карты, то погулять в парке. Умнейший человек, говорил дед. Профессор.

Несмотря на это, дед пока что ни одно приглашение Гиршла не принял. Он и рад бы, говорил дед, но каждый раз, когда Гиршл его зовет, у него дела. Один раз он солил огурцы, другой — чинил ботинки, в третий раз к нему должны были прийти стричь ногти на ногах. А вот пригласи его Гиршл в удобное время, он примет приглашение с дорогой душой. Кое-кто в доме Бог знает что говорит про Гиршла и Ицика, но он прожил долгую жизнь и взял за правило не слушать таких людей. Кому дано знать, что происходит между людьми? Оба были женаты. У Ицика двое детей. Ну и что, что они даже не родственники? Мы что — всё знаем? А будь они родственниками, кто бы возражал против того, что они живут в одной квартире?

В следующую субботу я заметил, что Гиршл кладет Ицику руку на плечо, когда тот заходится кашлем. Заметил я и с каким подспудным неодобрением смотрят на них с последней скамьи. Когда Гиршл прочитал отрывок из Торы, мужчины пожимали ему руку с явной неохотой. В глаза лезло много такого, чего я раньше не замечал. Вином Ицика и Гиршла обнесли в последнюю очередь, и, как мне теперь показалось, не случайно. Однорукий только что не отвернулся, когда Гиршл умиленно адресовался к нему на идише. Ицик сидел за столом в одиночестве, его могучую грудь сотрясали приступы кашля. Молодой человек, обратился он ко мне, принесите, пожалуйста, воды.

Когда я вернулся с бумажным стаканчиком, рядом с Ициком уже стоял Гиршл. Залман объявил собравшимся, что завтра будут праздновать Хануку. Я отдал воду Ицику. Гиршл поинтересовался, какого я роста. В его штетле я считался бы великаном. Только на капусте, сказал он, можно так вымахать. Его брат — коммунист еще до того, как это стало выгодно, — был рослый. Сломал руку поляку, который разбил голову Гиршлу. Подручному кузнеца, между прочим. У того руки были что твои ноги. Не могу ли я, спросил Гиршл, прийти к ним — поменять лампочку. Раньше лампочки менял Ицик, но он так занедужил, что не стоит его напрягать. А Гиршлу, даже если он встанет на самый высокий их стул, до лампочки не дотянуться. Ну а сколько можно просидеть в темноте? Гиршл говорил со мной по-английски, Ицик если и говорил, то по-русски. Друг с другом они говорили на идише.

Дважды обыграв меня в шашки, дед рассказал, что знал о Гиршле и Ицике. Раньше они жили в другом доме, были там соседями. Их жены дружили. Гиршл приехал в Канаду в 1950-м. В войну жена Гиршла пряталась в погребе; Гиршла увезли в Аушвиц.

Ицик, как и наша семья, уехал из Советского Союза в 1979-м. В Одессе он жил припеваючи. Водил такси. Была у него и своя машина. Время от времени он набивал багажник и надолго уезжал, а по возвращении багажник был пуст. Поговаривали, что он вывез из Одессы доллары. Иначе как бы он купил такси чуть не сразу по приезде в Канаду? Позже у него уже было три машины, он сдавал их в аренду. Куда до него моему деду и другим старикам. Ему не приходилось торчать у почтового ящика по первым числам каждого месяца в ожидании государственных подачек.

Четыре года назад жена Ицика умерла. И он стал в очередь на субсидированное жилье. На следующий год умерла и жена Гиршла. Гиршл тоже стал в очередь. Но, в отличие от Ицика, Гиршл не мог ждать. Он, хоть и приехал в Канаду давно, денег не нажил. Интеллектуал, он существовал в мире идей. Непрактичный человек. Без пенсии жены оплачивать квартиру Гиршл не мог. Ну он и перебрался к Ицику. Не исключено, что для Ицика это была мицва: все знали, что в деньгах он не нуждается. И опять же: у одного умерла жена, у другого умерла жена — страшнее одиночества и не представить. И как знать, кто кому помогает? Рука руку моет.

Словом, когда Ицик наконец-то получил эту квартиру, Гиршл поселился вместе с ним. И опять же, у него что — был выбор? Что оплачивать свою квартиру, что квартиру Ицика — все одно. Иначе говоря, невозможно. К этому времени они уже прожили вместе два года. Вот они и переехали сюда, и люди развязали языки. В квартире одна спальня, а живут в ней двое мужчин. Старики что дети. Хуже детей: ведь им пора бы и поумнеть. Ну а чего ждать от еврейских стариков? Мы родом из местечек, росли в бедности. Чему нас учили? И много ли среди нас таких, кто окончил школу? В четырнадцать тебя уже определяли на работу. Если ты восемь лет проучился, и то скажи спасибо. Ну а дальше — жизнь учит.