Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Й о н а с (тоже смеется) . Думаю все-таки, что мы были довольно-таки близки.

С а б и н а. Да, мы были довольно-таки близки.

Й о н а с. У таких людей, как я…

С а б и н а. …это обычно выражается в тех колкостях, которые говорят друг другу.

Оба смеются.

Й о н а с. Итак, чтобы не рассусоливать: к рождеству появлюсь здесь — зимой меня всегда тянет в этот город. Так что закупай апельсины.

Перевод И. Щербаковой.

Вечер, пятница, и вдруг появляется Бритт. Без звонка. Как снег на голову. Некстати. «Надеюсь, не помешала?» — спрашивает она.

Я не из тех, к кому можно прийти без звонка. Во всяком случае, никто, кроме Бритт, этого себе не позволяет. Даже Густав. А пятница — его день.

Бритт скидывает туфли в прихожей, проходит в комнату, усаживается, перекинув ноги через подлокотник, в мое крутящееся кресло и начинает в нем вертеться.

Чтобы ни о чем не спрашивать — сколько раз я начинала с расспросов и этим все портила, — занимаюсь всякой ерундой: зажигаю свечи, поправляю подушки, задергиваю занавески, наливаю в рюмки вишневый ликер. Бутерброды пока не делаю, жду, когда она сама скажет: «Я голодна как волк».

Бритт тянется к полке, где лежат сигареты Густава, и закуривает. По всему видно, что сегодня она настроена миролюбиво. Последнее время Бритт стала относиться ко мне даже с некоторым сочувствием — ведь я вынуждена жить в мире взрослых. Она уже понимает, сама с этим столкнувшись, что в этом мире все границы сужаются. В общем, сегодня Бритт мирится с моими недостатками. Снисходительно, чуть насмешливо она смотрит, как я снимаю трубку, набираю номер и говорю: «Биргитт Элен у меня. Не беспокойтесь». Я намеренно называю ее полным именем, мой тон абсолютно официальный, не допускает ни вопросов, ни возражений. Бритт довольна, у меня появляется слабая надежда, что она согласится потом взять деньги на обратную дорогу. Втайне я ей завидую. Сама я никогда ни от кого не убегала. Хотела, чтобы все были мною довольны.

Теперь надо позвонить Густаву, сказать, что сегодня я занята. Говорю с ним решительно, даже чересчур решительно. Слишком уж демонстрирую свою самостоятельность и независимость, словно сама себе не доверяю. Ведь это еще так недавно было: страх перед одиночеством, стремление найти опору, защиту, моя ранимость, бесконечные обиды, а главное — жалость к себе. Не изжитая до сих пор, хотя я давно знаю за собой эту слабость.

Мы понемножку пьем вишневый ликер, грызем анисовое печенье и смотрим друг на друга. Давно не стриженные, взлохмаченные волосы, застиранный свитер и не очень-то чистые джинсы. Что ж, это ее способ самоутверждаться. В сущности, он ничем не отличается от моего: умело наложенная косметика, маникюр, хорошие духи. Так мы сидим, смотрим и завидуем друг другу, хоть и не хотим в этом признаться.

— И зачем вся эта суета, — вдруг спрашивает Бритт, — я имею в виду вообще жизнь?

Я не знаю ответа на этот вопрос. И сама им давным-давно не задаюсь. Во всяком случае, в такой глобальной форме. Он, наверное, распался на множество мелких вопросиков. Оказался неразрешимым, неисчерпаемым, может, в этом-то и его суть. Нет, я ничего не объясняю Бритт, пусть думает и ищет сама. Она и без того часто жалуется, что ей тошно от готовых ответов на вопросы, которых она не задавала.

Бритт учится в спецшколе. Последнее полугодие она закончила круглой отличницей. Только от физкультуры освобождена. Бритт не хочет портить себе средний балл в аттестате — она толстушка и маленького роста.

Первый ее парень был худой и длинный, над ними подсмеивались. Он этого не выдержал. Мужчины к таким вещам болезненно относятся.

Второго ее парня призвали в армию, и поблизости от своей части он нашел себе новую подружку. Бритт сообщила мне об этом спокойным, деловым тоном. Драмы нынче не в моде. Наверное, было бы лучше, если б она просто как следует выплакалась.

Я позволяла себе такую роскошь — устраивать трагедии. Переживала ужасно и менялась после этих переживаний.

Бритт уже совершеннолетняя, и теперь врач может выписывать ей таблетки без специального разрешения родителей, чему она очень рада. У них в школе одной девочке пришлось сделать второй аборт, а другая собирается рожать. Бритт пока не хочет ребенка, она должна кончить университет. Таблетки она переносит хорошо.

Когда мне было столько, сколько сейчас Бритт, я иногда по вечерам садилась в поезд, уезжала из нашего городка в большой город и там долго без всякой цели бродила в темноте по пустынным улицам. Именно в это время родились мои страхи: боязнь одиночества, боязнь оказаться выключенной из той жизни, которой живут другие.

И в Бритт сидит какое-то беспокойство. Бывает, что ее охватывает беспричинная тоска, и ей хочется от всех спрятаться, как она говорит — «лечь на дно». И вместе с тем я чувствую в ней огромный запас жизнерадостности, даже восторженности, но ему нет выхода. Бритт не хочет ничего в своей жизни организовывать искусственно.

А я была убеждена, что это необходимо. Вся моя жизнь шла по плану: подходящий муж, в подходящий момент запланированный ребенок, ученые степени, повышение в должности, постоянно растущие потребности. Но когда наконец про меня можно было сказать: она добилась, чего хотела, все вдруг показалось мне бессмысленным. У меня вновь возникло чувство, что другие иначе, лучше проживают свою жизнь, снова появился страх перед одиночеством. Только теперь он стал еще невыносимее, потому что я ни минуты не бывала одна. Возникла боязнь ответственности, срыва, и оттого, что внешне все по-прежнему шло более чем успешно, боязнь эта только усиливалась.

Бритт не хочет ставить перед собой никакой цели. Иногда ее какая-то сила гонит на улицу. Вместе с подружками она отправляется куда-нибудь в кафе или в бар, тем более что на дверях молодежного клуба уже три месяца висит плакат: «Танцы сегодня отменяются». Бритт порой даже не знает имен тех парней, с которыми они там знакомятся, — только клички. Часто все они сбиваются в большую компанию и гоняют на мотоциклах по городским окраинам. Кто знает, может, только в эти минуты Бритт бывает по-настоящему счастлива.

Я хотела счастья любой ценой, хотела уничтожить, разрушить вокруг себя все, что рождало во мне неуверенность и страх. Наконец я убежала, оставив за собой груду черепков. Но очень скоро поняла простую истину: бежать мне некуда, источник всех моих бед во мне самой.

Родители Бритт разошлись. Она, по собственному желанию, осталась с отцом. Теперь ей все труднее с ним ладить, он не замечает, что Бритт стала почти взрослой. Она считает, что учиться хорошо — это ее обязанность. Бритт убеждена, что при ее отличных отметках и общественной работе никто не имеет права вязаться к ней и вмешиваться в ее дела.