Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Я торжественно пообещала, что выполню это условие.

Ангел растворился в воздухе — исчез прямо у меня на глазах, и я проснулась. Медленно приподняв голову, я увидела совсем рядом спящего сладким сном Освальда — его высокий лоб, копну густых черных волос; даже во сне его руки заботливо прикрывали одеялом мою спину. В эту минуту я была готова поклясться, что мне никогда в жизни не придет в голову ему изменить. Утром я рассказала Освальду о своем сне, и мы дружно над ним посмеялись.

Хотя в ту ночь я спала мало, весь день я была бодра и свежа, несказанно удивила Освальда, приготовив на ужин домашний салат с крутыми яйцами, и все еще была деятельна и оживлена, когда он уже начал зевать. Тут я сказала ему, что он любит меня меньше, чем я его, а он в ответ на это уснул. У меня же сна не было ни в одном глазу. Ни в одном. Я была свежа, словно только что проснулась прохладным солнечным утром после десяти часов крепкого сна. Поглядела-поглядела я на своего Освальда, выбралась из-под одеяла, прикрыла его получше и села за письменный стол.

Поначалу Освальд никак не мог в это поверить, но я убедила его, несколько раз показав свою курсовую работу вечером и на следующее утро. Он посоветовал мне больше никому про это не рассказывать. Так я стала старостой группы; все восхищались моей работоспособностью, склоняли мое имя на собраниях и заседаниях как пример для подражания и образцовый плод женского равноправия; я получала премии и медали.

Когда проглоченные наспех завтраки стали тут же проситься обратно, мы с Освальдом оформили наши отношения. Меня спросили, не хочу ли я, чтобы мне разрешили освободиться от общественных обязанностей, но я возразила, что с меня хватит, если я благополучно разрешусь от бремени. Тогда мне предложили вступить в партию. На собеседовании секретарь нашей партийной организации так меня восхвалял, что мне буквально пришлось прикусить себе язык, чтобы не проболтаться. Признаюсь, я и сейчас не знаю, является ли общение с ангелами немарксистским по самой своей сути, а значит, и антипартийным. В общем, я промолчала. В конце концов им же было выгодно, что я отказалась от продления срока обучения и чуть ли не до самых родов готовила и проводила все собрания своей студенческой группы.

Молчала я и в роддоме, когда после полутора суток борьбы за жизнь моей дочери мне сделали вечером укол и вкатили в темную комнату, чтобы я могла как следует выспаться. Только через сутки наша Анетта вызволила меня оттуда своим писком. Акушерка сказала, что девочка — прелесть. Теперь это дитя уже в том возрасте, когда мужские взгляды подтверждают справедливость ее слов. А в ту пору мне совсем не нравилось, что в девять часов вечера свет выключали, так что у меня не было возможности даже читать, и шесть ночей подряд я была вынуждена думать только о преимуществах и недостатках своей странной судьбы.

У своей матери мой муж был старшим из четверых детей. Мать-то и приучила его — весьма своевременно — ходить за покупками, чистить обувь и пришивать пуговицы. Поэтому у него не сложилось представления, будто эта работа — прерогатива женского пола, и мне не в чем было его разубеждать. Но от природы он человек довольно инертный. И поскольку для меня сутки длились ровно на восемь часов дольше, чем для него, было бы просто не по-товарищески употребить это время только для своей личной пользы. Половину его дипломной работы написала я, а диктанты в тетрадях его учеников я проверяла еще будучи студенткой. Пришивать пуговицы он тоже мало-помалу разучился и дочкину коляску катал левой рукой, потому что в правой держал сигарету. А я в это время варила обед и стирала пеленки. Тем не менее государственные экзамены я сдала на «отлично», и мне сразу, без всяких попыток направить в сельскую местность, дали должность учительницы математики и русского языка в школе до того новой, что, собираясь на наш первый педсовет, мы входили в здание не по лестнице, а по дощатому настилу. За годы, прошедшие с той поры, лестничные перила заменяли не менее трех раз.

Дочка моя оказалась сущим подарком — она никогда не болела, и за первый учебный год я не пропустила ни одного урока; поэтому на второй год меня выбрали председателем месткома. Считалось, что «Бригитта всегда и все вывезет», и к этому так привыкли, что были неприятно удивлены, когда на собрании я попросила, чтобы отчетный доклад, подготовленный мной, прочитала другая учительница, — у меня вдруг все поплыло перед глазами.

Освальд обрадовался как ребенок и, как это свойственно мужчинам, ни с того ни с сего решил, что на этот раз будет мальчик. Он купил стиральную машину, чтобы облегчить мой труд, и однажды я настолько забылась, что позволила себе повесить во дворе белье, только что вынутое из центрифуги.

— Странные вещи творятся у Рохоллей, — возвращаясь с покупками на следующий день, услышала я на лестничной клетке голос соседки сверху; и хотя терпеть не могу подслушивать, я открыла дверь нашей квартиры лишь после того, как двери наверху захлопнулись. — Знаете, с каких пор висит их белье на дворе?

— Да нет, откуда мне знать, — ответил голос пенсионера, ее соседа по площадке.

— С двух часов ночи! — был ответ. Я представила себе удивленное лицо старика и тут же услышала, как он сказал:

— Да я давно спал в это время!

Но соседка не унималась:

— У них что ни ночь свет горит! И в два часа, и в пять. Странные вещи творятся в нашем доме!

Я решила, что придется сделать на окна жалюзи.

На этот раз у меня уже не спрашивали, не хочу ли я освободиться от своих общественных обязанностей. Нашего директора как раз послали учиться в высшую партшколу, и меня попросили его замещать — коллеги решили, что сидеть в директорском кресле мне будет легче, чем вести уроки в классах. А я обрадовалась потому, что планы на новый учебный год можно будет составлять дома.

Родился и впрямь мальчик. Муженек сиял от гордости и ни за что не соглашался вывозить малыша гулять в старой Анеттиной коляске. Была куплена новая, высокая, с большими колесами и ножным тормозом. В старой соседские дети катали друг друга по двору.

Вскоре после моего возвращения на работу нашего директора перевели в другую школу, только-только построенную: у него уже был опыт сколачивания педагогического коллектива. Меня назначили его преемницей. На торжественном собрании по случаю моего вступления в должность какой-то газетчик спросил моего мужа, не он ли прежний директор.

— Куда мне, — ответил тот. — Я всего лишь супруг новой директрисы.

Дома он называл меня не иначе как «мадам начальница». Мне не нравился тон, каким он это произносил; и однажды, чистя щеткой его пиджак, я обнаружила выпавшую из кармана записку. Я ее подняла. И прочла: «Милый мой Ослик! Если нынче вечером опять не сможешь прийти, буду ждать тебя возле почты завтра после работы. Сменщица в курсе и отпустит меня вовремя. Жду тебя с нетерпением, твоя Пышечка». Несколько дней спустя я увидела их обоих — они стояли перед витриной магазина «Ткани». Девушку я сразу узнала — она работала в нашем почтовом отделении, и я часто покупала у нее юбилейные марки. Она не доставала моему дорогому Освальду до плеча, зато волосы ниспадали у нее чуть ли не до пышно-округлого задика. Она ткнула пальчиком в перлоновую ткань с узором из роз, и они вошли в магазин, так меня и не заметив.