Михаил Енотов - Коробочка с панорамой Варшавы

Повесть

Михаил Енотов

Интернет-издательство «Vors»

Мокрый нос таксы тыкал меня в подбородок. Лизнув мою щеку, Патрик сообщил мне, что на завтрак у него была рыба. Хотя у собак почти всегда пахнет рыбой изо рта... Я продрал глаза, поднялся – рядом со мной на кровати лежал кусок кирпича. Отдернув в сторону штору, я увидел звездочку, зияющую прямо посередине оконного полотна. Из нее в комнату проникала свежесть июньского утра. Либо ночью был ураган, либо окно разбил какой-то злоумышленник, – рассудил я. Выглянув в окно и не обнаружив на улице никаких следов урагана, я остановился на втором своем предположении. Наша квартира была на первом этаже, так что выдающейся силы или меткости для такой шалости не требовалось, пожалуй, даже ребенку. Я стоял у окна и, потягиваясь, любовался чудесным утром. А Патрик крутился возле моих ног, поскуливая – его надо было выгулять. На секунду я пожалел, что собаки еще не научились открывать шпингалетные замки, и нехотя начал одеваться.

Натянув джинсы и футболку, я взял с кровати тот самый кусок кирпича и аккуратно – через дырку, им же проделанную – отправил его за окно. Да, чуткостью сна Бог меня не отметил. Из прихожей донеслось, как Патрик уже скребется об дверь.

– Если будешь буянить, выпущу навсегда, – крикнул я и направился в прихожую. – Опустишься на улице, будешь, как Буковски… или Оскар Уайльд. Вообще, я обычно не слишком разговорчив с животными – просто настроение, несмотря на недосып, было очень уж хорошее. Я надевал на Патрика ошейник, а солнце улыбалось мне с кухни сквозь жалюзи – подрастающий Фрэнк Мамуда внутри меня пел и пританцовывал. Когда я запирал входную дверь, перед моими глазами вдруг растянулась надпись “Гульнара, верни деньги”. Крупные корявые буквы были нарисованы белой краской прямо поверх глазка и номера нашей квартиры. После слова “деньги” там была еще какая-то черта – я расценил ее как восклицательный знак. Теперь стало ясно, что окно разбил автор этой надписи. То есть ктото из числа маминых кредиторов – один из трех или четырех. Хотя кредиторов у мамы было много больше, не все они были столь воинственны; а вот три-четыре жадины, которые наведывались к нам чаще остальных, отличались особенной агрессивностью. Выйдя на улицу, я обнаружил надпись еще и на нашем балконе – точно такую же. Посмотрев на текст еще раз, я снял подозрения с Альфии. Эта деревенская татарка, пусть даже и вышедшая замуж за банкира, вряд ли была достаточно грамотна, чтобы поставить запятую после слова “Гульнара”. Вообще, Альфия уже давно была в моем списке “людей, которых не стало бы, научись я испепелять взглядом”. Она столько раз проклинала меня за грехи мамы и из всех недугов забыла пообещать мне разве что бычий цепень. Я же про себя желал ей всего того же, плюс еще бычий цепень. Мы продолжали свою прогулку. На улице Патрика, как всегда, больше заботили скорее шприцы и презервативы, нежели малая или большая нужда. Я одергивал пса от всякой дряни – порой так сильно, что тот кашлял.

Проходя мимо балкона наших соседей, я поторопил Патрика скорее миновать этот сектор. Дело в том, что наши соседи – два брата и жена одного из них – тремя днями ранее убили свою мать. Они постоянно пили все вместе и били мать. Та все время ходила по дому с черным от побоев лицом и просила у соседей денег в долг. Вероятно, ее убил старший брат, но вину принял на себя младший – Денис. Ему было 16. Когда-то я, будучи старшеклассником, даже писал за него сочинения по татарскому языку. У Дениса скоро должен был состояться суд, а старший его брат по-прежнему проводил большую часть своего времени за курением на балконе. Я не хотел лишний раз сталкиваться с этим неприятным типом. – Ты что тут делаешь? – послышался грубый пьяный голос с балкона. И снова я испытал чувство сродни тому, как, если бы, переключая телеканалы, я наткнулся на передачу про каких-нибудь детей-даунов или пауков-птицеедов. Мне всегда было отвратительно и жутко смотреть такое, и я сразу переключал. Похожее чувство, только теперь пульта под рукой не было. Я решил не поощрять соседа ответом и промолчал, но тот, к сожалению, додумался переспросить. – С собакой гуляю, – сухо произнес я и потянул Патрика, но пес как раз изогнулся для дефекации. – Чтоб я тебя больше здесь не видел, – промолвило соседское рыло и затянулось сигаретой, явно выжидая моей реакции. Про себя я отметил, что рыло очень органично смотрится за балконной решеткой. В следующее мгновенье я отвернулся и стал смотреть на выходящую из-под хвоста Патрика коричневую колбаску, с нетерпением ожидая ее конца. Сосед еще что-то рявкнул, но у меня зазвонил телефон. – Доброе утро, – в трубке зазвучал голос моей девушки Карины, она всегда произносила эти слова так, что я не понимал, вопрос ли это или утверждение.

– Вроде того, – чуть выше моего плеча пролетел окурок, я обернулся, но соседа на балконе уже не было. Карина была чуть менее красива, чем мне бы хотелось, но чуть более, чем я заслуживал. Мы вместе учились еще в школе, но встречаться начали только в минувшем мае. Сегодня она должна была сдать последний экзамен – об этом она и рассказывала мне в течение почти десяти минут, пока я гулял с Патриком. Меня всегда раздражало в ней чересчур серьезное отношение к учебе. А еще то, что она стеснялась целоваться на людях. Ну и еще, пожалуй, все ее друзья и привычка все время жевать. Когда я положил трубку, мы с Патриком уже подходили к нашему подъезду. Дома я, не переодеваясь, пошел на кухню, налил себе кофе. Помимо маленького члена, от отца я унаследовал привычку читать за завтраком газеты. Поэтому, отравляя желудок кофеином, я каждое утро еще и попутно отравлял мозг. В газеты очень удобно заворачивать елочные игрушки; из газет получаются отличные треуголки для малярных работ; порванные на мелкие кусочки газеты могут достойно заменить кошачий туалет... Но какой умник придумал их читать?! – я наслюнявил палец и перелистнул страницу. Дочитав колонку до конца и закрыв газету, я заметил на холодильнике записку, прикрепленную на магнит: отец уехал по делам и просил меня помыть посуду. Я обернулся – раковина едва вмещала всю грязную посуду. Допив одним глотком кофе, я водрузил свою кружку на вершину посудной горы и удалился. Надеясь, что, может, эта девушка сегодня наконец уехала, я заглянул в спальню. Нет, она не уехала: полуголая она спала под простыней, беззащитная и нахальная. Мама моя вот уже неделю не появлялась дома. Она скрывалась от кредиторов, иногда звонила и обещала скоро объявиться. Отец тем временем привел домой эту девушку, и она вот уже три дня жила у нас. За то время я не обмолвился с ней ни словом.