Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [Сборник]

— Тогда штраф!

Фома, злобно глянув на него, полез было в зипун, где у нас была спрятана последняя заначка на покупку бронированного ларька.

— Стоп! — сказал я.

Должен и я что-то сделать как зам! Вынул блокнот, вырвал страницу, написал «1000». И протянул контролеру. Тот обомлел. Он, конечно, знал, что мы живем в переходное время, когда привычное переходит в непривычное, заводы меняют на бумажки. Но тут?!

— Маша! — окликнул напарницу. — Мы какую станцию сейчас проехали?

— Удельную, Михаил Васильевич! — сказала она.

— А-а! — проговорил он и прошел мимо.

Удельная наша славилась своим сумасшедшим домом.

Природа встретила нас неприветливо. Дождь, грязь.

— А я, Венчик, ничего сегодня не ела! — весело сообщила жена.

Я вынул блокнот, подумав, написал на листке «10 000» и протянул ей.

— Купи всего!

Она лишь кротко глянула на меня.

— А это принимают, Венчик?

— Да.

И она, радостно топая, сбежала с крыльца. Уже много лет корил я жену, что она слишком часто ходит в магазин, завязывает слишком теплые отношения в винном отделе... но сейчас мы надеялись только на нее.

Подул ветер — и шишки забарабанили по крыше. Я сел за свой колченогий стол и написал:

Уверенно постучавшись, вошел наш сосед, профессор-культуролог Волохонский. Видимо, зная о нашей рыночной деятельности, надеялся поживиться — проникновенно заговорил о том, что главное, что сейчас надо спасать, — это культура, только она по-настоящему невосстановима. Конкретно он имел в виду издание своих изнурительных лекций, которыми он мучил уже не одно поколение студентов, — но сейчас это издать можно было только за деньги. Фома равнодушно слушал его, однако Волохонский не умолкал, тогда друг, не выдержав, достал блокнот и, написав на листке «100 000», протянул ему. Потом подобным способом Фома возрождал целые комбинаты — но началось это так... Волохонский гордо и с некоторой даже брезгливостью взял листок, долго рассматривал. На крыльце вдруг раздался топот. Уже вернулась?

— Менты! — потерев запотевшее окошко, сообщил Фома.

Вошли.

— Так, — сказал один из них, с честным лицом. — Из больницы сбежали? Поехали.

— Это вам дорого обойдется! — сказал второй, видимо коррумпированный уже тогда.

— Да, да! — вдруг заверещал Волохонский. — Это они! Вот смотрите!

И стал совать ментам листок с цифрами, но в руки не давал.

— Ты тоже собирайся! — сказал первый.

— Я? Но при чем здесь я? — возмущенно заговорил Волохонский.

Он максимально отстранился от нашей бумажки, отвернулся от нее и держал кончиками пальцев, но не выпускал.

— Давай быстро! — Второй схватил Фому за рукав.

Фома, не вступая с ними в полемику, просто достал блокнот и выписал им: первому — 100 000, второму почему-то — 80 000. К Фоме возвращался кураж. А ментов, наоборот, охватила задумчивость — цифры заворожили их. На крыльце снова раздался топот — и вбежала жена.

— Дали, Венчик! — сияя, сообщила она, держа в руках два огромных пакета.

Что-то там брякало, теперь уже не помню что. С легкой ее руки (вернее, ноги) цифры превращались в реальность! И быстрей всех это оценил Фома. Волохонский, подняв наш «чек» на свет, разглядывал его, словно ища на нем водяные знаки: «Что это мне всучили тут?» Фома, глянув на него, резко вырвал бумагу у него из рук. Менты, почувствовав, что происходит нечто неординарное, заволновались. Один из них начал что-то лихорадочно искать по карманам (может быть, свисток?) и временно взял бумагу в зубы. Фома, сухо сказав «Извините!», резко вырвал чек у него из зубов, потом выхватил чек и на 80 000 из рук его товарища, аккуратно сложил и спрятал в пиджак: мол, нечего разбазаривать средства, на дело нужны!

— Спасибо за участие! — сказал он гостям.

Что за «участие», если вдуматься?

— ...и всего вам наилучшего! — Фома церемонно раскланялся.

И что интересно: щелкнув каблуками, они вышли!

Должен сказать, что лично мы на своем веку видели от милиции только хорошее. Помню, как однажды, после небольшой пьянки именно в Елово, я искал утром друга в прибрежных лугах. И нашел. Он лежал среди белых одуванчиков, привольно раскинув руки и ноги, и глядел (с закрытыми, правда, глазами) в бескрайнее небо. Но самое интересное — перед ним на коленях стояли два милиционера (может быть, эти же самые, только более юные) и деликатно пытались его разбудить, сдувая пушинки с одуванчиков ему на лицо, а он лишь гримасничал и хрипел.

— Нет, не просыпается! — ласково сказал один. — Ну, пусть спит!

И они ушли.

Почему-то Фома яростно отрицал это происшествие и даже утверждал, что все это мне приснилось, хотя спал — он. Видимо, идиллическое восприятие мира — не его стиль. Работу органов он воспринимает исключительно негативно (как и многое другое). Прям перед органами неловко!

И мы поехали. Но не на рынок к Хасану, как читатель может предположить, а совершенно в другое место. На прежнюю работу, в «Управление геологоразведки». Так решил Фома. «Подвижен, как ртуть, и так же ядовит!» — говорили о нем. И боюсь, это я и говорил! Я вообще говорил много лишнего... о чем не жалею.

У вертушки, где обычно сидел наш вахтер Зотыч, дремал какой-то амбал в спортивном костюме.

Услышав бряк (Фома в ярости толкнул вертушку, оказавшуюся заторможенной), тот открыл глаз.

— Пусти! — резко сказал Фома.

— Что-о-о?! — услышали мы в ответ.

Набежали другие спортсмены. Похоже — новая битва? Но, уже измученные боями с сыновьями Хасана, биться еще и с «лицами славянской внешности» мы не могли.

— Ладно! — сказал Фома. — Войдем тихо, по-умному, как коты.

Мы обошли здание с тылу, отодрали доски с черного хода и поднялись на четвертый этаж. Резко открыли дверь в кабинет директора. Наш Глотов, что удивительно, был на месте. Привычно быстро убрал бутылку под стол. Повеяло чем-то родным.

— Встать! — рявкнул Фома.

— Вы, что ли? — вытирая пот, произнес Глотов. — Фу!

— Ну, какие новости? Как жизнь? — невинно, словно они вчера расстались, спросил Фома.

— Да какая жизнь?! — воскликнул Глотов.

— А мне кажется, дела обстоят неплохо, — холодно произнес Фома.

Глазки Глотова забегали. Его биография состояла в основном из мучительных метаний по комсомольской линии, так что никакой конкретной профессией он не владел; перед нами, кажется, командовал спортом — отсюда спортсмены, но арифметику знал. Сдать такой дом!.. Он понимал, что мы понимаем.

— Нужно бы пощекотать наше хозяйство!

Фома щелкнул по карте Родины со значками наших объектов. Глотов едва не спросил: «Зачем?» Здание Управления, вставшее на вечный ремонт, из которого оно не должно выйти никогда, его устраивало. Но и избавиться от беспокойных посетителей тоже было надо. В последние годы Фома ездил по издыхающим предприятиям, пытался их реанимировать — но тут наша контора закрылась... Второе дыхание?