Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [Сборник]

Чего ждать? Пока посадят? Хватит горем упиваться! Возьми себя в руки. Досадно, конечно, получить от ворот поворот, да еще от заграничных — но после этого смотреть с кислой верблюжьей мордой на все вокруг — дело последнее.

За стеклом шла нервная жизнь. Въезжающие машины — многие, как понял я, «свежекупленные», тормозили у скромной будочки, водители шустро выскакивали и бежали с документами в прозрачных папочках к «серьезному», судя по их лицам, окошечку. Совали туда папочки, слушали, что-то отвечали, натянуто улыбались. Потом Катя осматривала их машины, требовала открыть багажник — при этом я с радостью понял (показывала в мою сторону): уговаривала водителей меня подвезти. Два занятия, вообще мало сочетаемые, но мне показалось, что уговаривала она даже более страстно, чем проверяла багаж. Я даже растрогался... Ну, Катя! Уговаривает! И где! На границе — где все начеку, где каждая мелочь может стать роковой! Где любая закорючка может застопорить, где каждый дрожит как осиновый лист! «Подвезите нарушителя, задержанного на границе, с неправильными документами... Прошу вас!» А вдруг это проверка? Такая мысль, я гляжу, возникала у многих. Отрицательно трясли головой... даже молодые! Вроде не в страхе выросли — а гляди ж ты! Другие даже прикладывали руку к сердцу: «Ну никак!» Ну, русская душа! Жива ты еще или нет? Опять (мне везет) в интереснейшем месте оказался...

Нашлась душа! Вбежала радостная Катя:

— Поехали!

— Спасибо! — сказал я.

Можно, конечно, сказать «сплавила обузу» — но мне не близок такой взгляд на жизнь.

Спаситель мой никакого «сияния» не излучал — плотный мужчина с усиками. В ответ на мои излияния сухо кивнул. И даже крякнул — когда я направил мой чемодан в его багажник, забитый фирменными пакетами. Однако, скрипнув зубами, переложил часть пакетов в машину и чемодан мой впихнул. Мужчина бывалый, держится твердо, и единственное, что сейчас его может вывести из себя, — это мои эмоции. Пригасим! Волнение обостряло чувства — и взгляд. Между прочим, весна!.. Во всяком случае — в наших широтах. Сухой асфальт, цветущая черемуха. Приоткрыл окно — сладкий запах плывет на шоссе. И я наконец задремал. Сквозь сон слышал, как водитель с кем-то говорит по мобильнику: съездил удачно, собирается еще. Толкнула неспокойная мысль: сдерет, наверное?

Проснулся от тишины. Мы стояли.

— Все! Метро!

— Сколько я должен вам?

— Ладно! Ты в передрягу попал! Какие деньги?

— Спасибо вам!

Радостный, зашагал к метро. Он догнал. Передумал?

— Может быть, чемодан свой возьмешь?

Я чуть не зарыдал.

И опять, увы, правильно, что я не уехал. Всю дорогу сюда то обгоняя, то отставая шел тот самый синий микроавтобус, в котором Кузя приезжал. Не решаясь командовать водителем (попробовал бы я), только вытягивал шею: не Кузя ли за рулем? Въезжая в город, разъехались. Но волнение не уходило. Обиделся на что-то, раз молчит? И — звонок, как гром с неба. Я почти угадал: в автобусе том был Кузя. Но — в гробу.

Похороны, по его завещанию, были на Волковом кладбище, где все предки его. Все было тяжело. И, как всегда, какая-нибудь еще странная «добавка». Почему-то в глубокой луже возле дорожки неподвижно стояла черная страшная собака и зло смотрела на нас. Могильщика пес?

Какая-то трагедия в душе Кузи всегда была; помню его глаза на первом еще курсе — и все уже там было. Оказался во Франции, спасая Россию, как он это понимал. И без него история наша неполная будет.

Уходя под дождем, я все-таки свернул ненадолго к могиле Одоевцевой, «моей» квартирной хозяйки, которая до меня в ней жила. Давно уже у нее не бывал. Красивый серый камень, красивые буквы. А сама могила чуть дикая, но это лучше, чем картонные венки. Торчат сухие мощные стебли. На одном из них привязан медный колокольчик на цепочке. Подумав, позвонил. Звук красивый. Привет!

Потом догонял наших (автобус чуть без меня не ушел) и думал: «А вдруг она отзвонится? Что сказать ей?»

— Ты слышишь? Опять этот стук! — сказал я Нонне. — Десять раз — стук, стук, стук, стук, стук! Пауза... И опять! И так до бесконечности! И ночью и днем.

А сам думал: «Неужели Яна вернулась? Второй раз не потяну!»

— Ты сходи, пожалуйста, узнай, — сказал Нонне, — и попроси, пожалуйста, чтобы не стучали.

Если еще раз испытывать ту же программу — я не выдержу! Пусть Нонна сходит. У нее легкая... нога.

Вернулась, улыбаясь:

— Там женщина такая приятная. Она дежурит в их хостеле. И живет. И с ней мальчик лет двенадцати. Симпатичный.

— И что он там вытворяет?

— На ходулях бегает! Она говорит, раньше они с отцом с бродячим цирком на улицах выступали и мальчик после разбега с трамплина двойное сальто на тех ходуликах делал!

— Ну, надеюсь, он над нами двойное сальто делать не будет?

— Я не знаю! — Нонна засмеялась.

Я стою на пружинистом, сплетенном из корешков берегу и делаю шаг в темную, полную всякой живности воду.

...Потом Муза улетела. Но забыла свое крыло.

В мутные девяностые мы с другом Фомой вышли на рынок, но не в переносном смысле — в буквальном. Оптовик, звали его Хасан, утром на складе продавал нам вроде как по дешевке мешок урюка. Пыльный воздух пронизывали солнечные лучи. Мы отвозили мешок на рынок и только раскладывали товар, как тут же налетали бандиты (как потом выяснилось, родные дети Хасана), после долгой изматывающей драки отнимали урюк, а утром Хасан снова продавал нам этот урюк, уже неоднократно обагренный нашей кровью. Такой товарооборот несколько удручал. Уже со стонами дрались! Нелегко начинать новую жизнь, да еще такую суровую, в сорок лет. Хорошо, что не в восемьдесят.

— Все! Хватит! — решил наконец Фома.

Сказали Хасану все, что о нем думали, — и бежать!

Решили скрыться за городом, в Елово, где наше летнее детство прошло. Жена моя — уже, для безопасности, там жила. А дочь, двадцатитрехлетняя, сама скрылась так, что даже мы ее не могли найти. Приехали на вокзал. Даже на электричку средств не было! На Удельной вломилась толпа и с ней — контролеры. По той стороне шла миловидная женщина в форме, а по нашей — старый седой волчара. Помню все подробности того дня. Когда он подошел к нам, я развел руками.