Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [Сборник]

Потер даже руки! Будто предлагалось — ему.

— А ты бы на мое место хотел?

— Да куда уж нам!

Опять это самоуничижение!

— Будет розы твои поливать.

— Это какие еще розы?

— Обыкновенные! Лучший вариант! А этот харю еще воротит! Сколько ж можно?!

— Да десять лет уже минуло с прогулки той! — вздохнул я. — ...Проехали!

— Неужто мы уже не виделись десять лет?

Фома разволновался. Открыл окно. За окном, кстати, Рейн. Но не поэт, а река.

— Ты знаешь, как они тут работают? — Фома указывает на ряды винограда на склонах, похожие на расчесанные гребнем зеленые волосы. — Кстати, виноград на хорошее вино только на склонах растет. На ровном месте только на еду.

— А это — хорошее? — показываю на бутылку на столе.

— Это? Очень хорошее. И чтобы оно появилось, чудо должно произойти! Плюс огромный тщательный труд!

— Труд — это я понимаю, а чудо откуда?

Строго, но насмешливо смотрит на меня.

— Да вот посылает иногда!.. А фактически это выглядит так. Первый заморозок в году должен быть ровно минус семь градусов. Восемь — ягоды промерзают. Шесть — недомерзают. Ровно семь. Причем заморозок именно первый.

— Но это же чудо!

— Да. Но здесь бывает, представь себе. Раз приблизительно в десять лет. За труд — и за послушание.

— Да-а-а! — Я озираю могучие склоны.

— И тогда не представляешь, что здесь творится! Что мэр и все начальство выходят собирать, еще затемно, это я уж не говорю. Немощные выходят прикоснуться!

— Да-a, чудо надо ценить!

— И вот оно пред тобою! — Поднял бутылку, разлил. — Ну давай! За твою любовь!

...Зонт крупно трясся под горячим ветром, рябая тень ходила по ее длинному телу на топчане, вперед-назад, словно она дрожала. Нет, это лишь кажется. Два часа уже лежит, отвернувшись, ни слова не говоря. Вдали, за зонтами, слепит море.

Упоение первых дней прошло. Лазурная чистая вода, стаи ярких рыб над белыми ветками кораллов. Вот плывут совсем невиданные рыбы, похожие на раздувшиеся кошельки, глазки, как защелки кошелька, бока переливаются пурпурной рябью... и — нет восторга! Кончился восторг. Осталось тупое лежание на топчанах с утра до вечера. Высунешься из-под зонта — как в печь!

Из-за песчаного пригорка пришли грязные собаки, рухнули набок, высунув языки. Охранник прогонял их, они опять возвращались, падали в тень зонтов, лежали плашмя, как грязные коврики для ног, бока их тяжело ходили.

Итальянцы, сердобольные католики, поставили на столик пластиковые стаканчики, налили воды из большой бутыли. Собаки вставали мохнатыми лапами на столик, осторожно лакали из узких стаканчиков, пытаясь языком же удерживать зыбкий сосуд. Итальянцы (не лежат тупо и без движения, как некоторые) стали энергично рыть продольные ямы в песке, дорылись до темного, влажного, прохладного песка. Собаки с благодарным вздохом падали в ямы, вытягивались, блаженно щурясь... Везет некоторым!

Потом, бодро похохатывая, пришел коренастый итальянский «затейник», таинственно отозвал в сторону мужчин, раздал, достав из сумки, красные картонные сердца на веревочках. Итальянцы, радостно гомоня, вешали сердца на загорелые, порой сморщенные шеи своих избранниц, при этом хохот стоял такой, что даже собаки, приоткрыв по одному глазу, глядели: что еще за шум? Выходит, сегодня святой Валентин, день всех влюбленных! Но, видимо, не для нас. Пытаясь помириться, чуть тронул ее — она нервно отдернулась. Значит, так? И ее можно понять. Кончится этот праздник — и что? У нас на родине сейчас мокрый снег. Когда он выпал, написал ей:

...Проснулись!

— Пойду! — сказал я ее бесчувственному телу.

Она и не пошевельнулась, не поинтересовалась: куда? А куда, собственно, тут можно пойти? Только обратно в отель или... Вот именно, «или»! Лучше — сгорю. Шел вдоль мелкого края моря, по шелковому песку, все больше ожесточаясь. Сначала шли зонтики разных отелей, слегка отличаясь, потом пошел просто ярко-желтый песок, встречались еще изредка распростертые у плоской воды дикие отдыхающие, но вот закончились и они, а я шел и шел... самый дикий!.. Легко мне было, привезти ее сюда?! И я же и виноватый!

И вот ярко-желтая пустыня, за ней — горы сквозь дрожащее марево, с другой стороны — неправдоподобно синее море без признаков какой-либо человеческой жизни, с мутно-зелеными разводами на рифовых мелях. За проливом, как насыпанная гора песка, раскаленный остров Тиран. Постоял, озирая эту огромную картину. Да-а-а! Может, назад? Нет, вперед! Сгорю нахер!

Когда палило совсем невыносимо, падал плашмя в теплую мелкую воду на складчатый песок. Лежал долго... а куда мне теперь спешить?! Поднимался на четвереньки, стоял так. Удобная поза и для ходьбы — ладони приятно нащупывают красивые складки песка и кисти и ступни в прохладе. Древнее существо выходит на сушу. Так перемещался. Но возник мыс. Это конец! Пересекая его, раскалился так, что уже испугался. Хотел ее испугать — испугался сам. Мысли скакали. Зачем, дурак, не надел носки?! Причем и на руки тоже! Может быть, удалось бы их спасти, а так — набухшие куски мяса. Прежними я их уже не увижу. Переполз мыс. Что дальше? Даже в песке кистям и ступням не так жгуче, как на солнце! Вода? За мысом было так мелко, что даже кисти, не говоря уже о ступнях, в воду не спрячешь. Назад? Точно сгорю! А вперед — не сгоришь? Море там дикое, с торчащими скалами, зонтиков нет!

Когда на территории пляжа появилось явно туземное, опухшее существо с отечными глазками, с трусами на руках и, естественно, отсутствием их на положенном месте — все ахнули. Кроме, ясное дело, ее!

— Эй! — прохрипел я. — Там бедуинка бусы продает... Тебе надо?

Она чуть приподняла голову, нагнав второй подбородок, открыла один глаз. Видно, мой внешний вид настроения ее не улучшил.

— Ну все! Хватит! — Она сбросила с топчана свои дивные ноги. Некоторое время глядела, словно не понимая. — Пошли!

К счастью, у ворот с пляжа стояла развозка — два сцепленных вагончика, метнулись туда. Ожидая на солнцепеке, сожглись бы вконец. И это еще, говорят, у них не предел жары!

Молодой развозчик, с утра балагуривший с пассажирами на всех языках, мрачно помалкивал и даже не повернулся. Тоже спекся. Помедлил — больше вроде никого — и «шаттл», как красиво называют его здесь, затарахтел в гору.

С трудом отомкнув дверь, вошли в спасительную прохладу номера. Та-ак!

— Не смей трогать! — закричала она.

Наконец-то ее что-то задело!

Великий «постельный скульптор» Рашид, он же по совместительству уборщик нашего номера, исполнил наконец свою коронную композицию из скрученных полотенец — белого лебедя, раскинувшегося почти на всю кровать.