Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [Сборник]

— Идиллия! — воскликнул он и с досадой ткнул ближнюю корову в бок. — Нравится?!

— Честно говоря, да!

Роскошный жаркий июль. Цветной, расписной закат на все небо. Любимые запахи — чуть прибитой дождем пышной пыли, навоза и молока... Куда, спрашивается, спешили мы тогда?

Свернули с дороги. На ней было солнечно, а в низинке — уже темно. Зато запахи!

Огуречные заросли. Я сунул руку туда. Как пахли листья! Светка принесла грязный дуршлаг с огурчиками с земли. Корявенькие, крепкие, с колючими шишечками.

К огурцам вместо самогона Фома неожиданно вынес большую бутылку виски «Джеймсон».

— Извини, старик, другого не пью.

Джентльмен деревенский!

Утро было радостное, мокрое от росы.

— Георгич! — вдруг раздалось под окошком.

Кто это меня так? Я выглянул в сияющий яркой зеленью сад. Жос!

— Ну что? — Из соседнего окна — голос хозяина. Он ведь тоже Георгич. — Чего тебе?!

— Рыба нужна?

— А у тебя она есть?

— Но ведь надо ж учитывать и гомогенный фактор! — как обычно, блеснул эрудицией ранний гость. — Будет.

— Тогда и приходи.

Дребезжание закрываемой рамы.

Не сговариваясь, мы вышли с хозяином в кухню, щурясь от низкого солнца в окне.

— Будет рыба?

— Ну, это навряд ли! — Фома уже вкушал утреннюю сигару, выпустил дым. — Без «гомогенного фактора» — маловероятно... Сами поймаем.

Вышли по росе. Резиновая лодка скрипела боками, спускаемая на веревках с моста, — единственный, к сожалению, способ попасть в заросшее теперь по берегам озеро.

Из лодки посмотрели наверх.

— Лестницу веревочную оставляешь?

— А как мы наверх попадем? Правда, уже воровали.

Украли и в этот раз!

Когда мы, пробившись через грязь и заросли, вернулись в избу, Светка встретила нас каким-то странно-сияющим взором.

— Ясно! Этот... сухопутный рыбак приходил?

— Да! — с вызовом проговорила она.

— Ну и где рыба?

— Это я у вас должна спросить! — произнесла она уже злобно.

Фома поднял бутылку «Джеймсона». Пуста!

Мы вышли на волю.

— Все! Этого больше нельзя терпеть! — сказал он.

И — не вытерпел. Развелись. И он уехал.

Теперь у него — иная жизнь. На трех двухэтажных поездах с пересадками ездит он на работу вдоль прекрасной долины Рейна с замками, глядя не в окошко, а лишь в ноутбук.

— Корова! — вдруг радостно закричал я.

— Ну и что? — Он поднял глаза.

Да так. Вспомнил тот вечер в деревне... Корова исчезла. Да и у нас теперь нечасто встретишь ее.

За десять лет мы виделись с ним лишь раз — на Чукотке. Причем прилетели с разных концов. Деда похоронили. В мерзлой земле. Убигюль «покорно соглашалась» вернуться к Фоме. И он, лютый, ответил: нет!.. Но потом согласился.

— Теперь все наше! — гордо сказал он мне.

— Поздравляю.

— Так и твое!

— Этого я не слышал.

Да! «Червонец» не зря прошел.

Сколько мы с Варей ездили! Даже мое семидесятилетие в Амстердаме отметили! Шли по каналам, и вдруг я вспомнил: «Господи святы! День-то какой... нерадостный. Мать моя! Семьдесят лет!»

— С тобой все забудешь! — Варю попрекнул.

— Так пойдем в ресторан! — проявила заботу. Даже увидела подходящий: — Вот!

Острый ганзейский верх, чугунный крюк под крышей, крохотные окошки.

— Исторический какой-то... не пустят! — заробел я.

— Ничего! Тебе в самый раз! — съязвила Варя.

Постучала подвешенным на тяжелой двери чугунным кольцом. Долго не открывали.

— Ну вот! Я же говорил! — запаниковал я.

Наконец открыл какой-то разбойник. Гардеробщик? Швейцар? Руками мотал в золотых позументах, лопотал что-то, всячески показывая: никак нельзя!

— Я же говорил...

Порастерял силу-то я. Варя свысока глянула на меня (так на две головы выше!):

— Вообще-то он сказал всего лишь, что у них перерыв. Через час откроются. Но как ты хочешь... Он говорит, можно столик заказать.

— Ну? — Я обрадовался. — Так давай!

Вытащил драный свой кошелек, начал купюры разного достоинства вынимать.

— Угомонись! — Варя процедила. — Здесь так не принято.

Что-то сказала ему, тот кивнул. И тяжелая дверь закрылась.

— Час. — Я огляделся. — Куда?

Глупо куда-то заходить, портить аппетит. Болтались. Через час явились. Тут уже постучал я.

С мрачным скрипом открылось. Тот же разбойник проводил нас куда-то во тьму. Тусклая лампочка под деревянной лестницей (ступени нависают) и три колоды стоят: колода-стол и две колоды-кресла. И тут же крючки для вешанья. «Хорошее местечко!» Снял с нас шубы, повесил и, чего-то подождав (денег, наверное?), ушел.

— Я сейчас! — Веселая Варя пошла попудриться.

А я рухнул на колоду, вытянул ноги. Да-а! Небогато! Видно, лучшего места для нас не нашлось. Ну что ж: как раз для моего нынешнего состояния. Снова явился этот. «Чего смотришь: меню неси!» — Я шлепнул по колоде. Тот изумленно ушел. Да-а-а!.. Более чем скромно я отмечаю свой юбилей... Склеп. Впрочем, и склеп тебе вряд ли светит. Швейцар уже возбужденный вбежал, делал рукой резкие жесты: «Уходи!» Другим хочет место перепродать? Ну нет уж! Не сдвинешь меня! Вцепился в стол-колоду...

Явилась, красавица!

— Ищу тебя всюду! Ты чего здесь сидишь?

— Выгнать хотели!

— ...Так это же гардероб! — звонко захохотала.

И я с ней. Что бы я без тебя делал, золотая моя? Так бы и сидел, за колоду схватясь, пока не выкинули бы вместе с колодой!

Вот в Италии было чудесно! Отель на скале над морем, откроешь деревянные ставни — и тут же лазурная гладь, лодки! Рыбу тащат — полные сети, притом поют, как в «Ла Скала»! Ласкала на скалах... Болтун!

Единственно, где я себя более-менее уверенно чувствовал, это в Михайловском: как-то вроде бы заслужил. Дали Пушкинскую премию, а она, в свою очередь, давала право на двухнедельное проживание — это обнаружила Варя в выданном мне дипломе. Поехали туда — и реальность, я бы сказал, уж слишком резко накинулась: тусклый, пропахший бензином драный автобус, холод: видишь даже собственный пар изо рта, настолько он густ! Может, дыханием как-то нагреем? Но по тому, как устраивались в креслах люди, какой вили «кокон» из вещей и одежды вокруг себя, было ясно: теплее не будет.

Поехали, закачались на колдобинах. Из сугробов время от времени появлялись столбики с названиями деревень. Однако мороз крепчал. Холод проникал. Даже пальцы в ботинках скрипели друг о друга. Мотор тянул с какими-то завываниями, потом вдруг заглох, стало тихо. И что? Обледенеем тут, превратимся в «ледяные фигуры», в «автобус-памятник»?

Водитель, показывая всем нам пример мужества, выскочил из автобуса в пиджаке и расстегнутой рубахе и по извилистой тропинке с ледяными колдобинами, оскальзываясь и балансируя, побежал с мятым ведром в руке к вросшей в сугробы избушке: единственной, из трубы которой шел дым.

Его не было долго, потом появился и зашкандыбал по тропинке с ведром пара — то есть там, ясное дело, был кипяток, но снаружи — лишь облако!