Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [Сборник]

Во дворе замка клубился народ. Много знакомых лиц. Пригляделся... да то ж микронекросектопедогомофобы! Они! Перековались, значит? Ну молодцы!

Серж издаля делал какие-то странные знаки, но не подходил. Волохонский зато подошел. Весь в белом.

— Есть слушок, — добродушно сказал, — что барон решил премию вам вручить, за литературный труд!

Господи! А я в рваной рубахе! Сменить? Вбежал в свою каменную светелку под лестницей, разворошил чемодан. И пока переодевался, задумался. Левобережцам — не близок. Правобережцам — далек. И нахрен мне эта премия? И вопрос: за что? Не за этим приехал! Что-то сосало душу... Надел свежую рубаху. Потом вдруг стащил наволочку с подушки (с гербом, кстати) и спрятал на груди. Если мне что-то вдруг не глянется, то скажу: «Не заслуживаю я, увы, премии... Наволочку украл!»

Другого ничего не придумал. Поднимался по мраморной лестнице. Поглядывали с интересом: загадочный тип. Наволочка, что ли, торчала?

Наверху лестницы — Варя! Рядом — барон. Черты его очень знакомые! Усищи... Тут Волохонский подсуетился:

— Познакомьтесь: барон Дантес.

Очнулся в больнице... Выстрелил он, что ли, в меня? Размечтался! Сам, оказалось, упал с лестницы — Фома, верный друг, объяснил мне:

— Вот к чему левобережники ваши пришли! До Дантеса докатились! И не удивляйся. Сейчас: или — или! Передел мира идет. Вот мы сейчас, в нашей конторе, в скалах Черногории дороги ведем. На Албанию выходим.

— Албания-то зачем?

— А там пляжи песчаные, небывалой нежности. Нудисты заказали.

Нудисты наводнят Албанию! Кошмар...

— И эта конференция наверняка часть какого-то мирового проекта, — догадался я. — Дантес против Пушкина?

— Примерно. Так что ты зря попятился, с лестницы загремел! От нового не попятишься!.. А почему наволочка у тебя на груди? Думал, наверное, как плащаница — отпечатает душу твою?

— А ничего не отпечаталось?

— Увы, нет! Ну ничего, закаляйся. Мир сейчас такой. Мы еще с тобой поработаем... в одном «мокром деле».

— В каком, если не секрет?

— Позвонят.

— Нет... Боюсь, опять голову расшибу.

— Ничего, — Фома сказал. — Я еще сделаю из тебя настоящего мужика.

— А я из тебя — пожилую деревенскую бабу!

— Как?!

— Вот сейчас я как раз заканчиваю повесть, и ты у меня выйдешь беззубой бабкой.

Испужалси Фома!

— Как это?

— Легко! Ты же меня знаешь, как я искажаю черты людей.

— Да уж знаю, — вздохнул. — Ладно. Поправляйся. На вот тебе! — Какую-то глянцевую картонку протянул.

— Что это? Карточка?.. На автобус?

— Да. Но и на все остальное. И во всех городах мира. Энная сумма денег на ней. За палату вот заплатить. Потом Дантес тебе выкатит счет: проживание в его замке в круглую сумму идет.

— Да еще за наволочку, наверное?

— Наверняка.

— А Волохонский говорил...

— Ты что, не знаешь Волохонского? Держи! — протянул карточку.

— Нет.

— Так это твое. Дубленки радиоактивные помнишь? Ну вот. Наварилось немножко. На приличную жизнь хватит.

— А на неприличную?

— Нет.

— Ну, спасибо тебе.

— Дык обслуживаем клиентов.

Волохонский навестил.

— Зачем вы все врете? — спросил я.

— Не все, — мягко поправил он.

Варя пришла.

— Ты что, Валерий? На ногах не мог устоять?

— Пойми, я все о тебе думал... а тут Дантес!

— Ладно. Как поправишься — предлагает тебе премию вручить... за владение словом.

— Мне кажется, не за это.

— Он руку и сердце мне предлагает... Ты же молчишь?

— Да.

— С тобой все ясно, Валерий!

Пошла.

— Погоди!.. Да я тебе жизнь отдам!

Я даже поднялся. Но она выставила ладонь: «А вот этого не надо!»

Ушла.

...Зато я друга навестил. Главное видеть надо!

Через Дантеса — друга навестил!

...Но мой народ мне это не простил.

Чем старость хороша? Все время плачешь. И слаще этого, оказывается, нет ничего. Я сидел на крылечке, глядел на закат и думал: последний? Все, что ценил, прожито. Остатки — вовсе не сладки. Взял ее крыло, велосипедное, погладил... мысленно, конечно, не только крыло. Открыл ноутбук. Пусто! Не пишет. И не звонит. А я со всеми ругаюсь. В электричке вчера попался старикашка... еще более мерзкий, чем я!

Вон в лучах заката летит, как архангел, Валентин на велосипеде, на белых крыльях газет, с новыми разоблачениями. Про меня, может, не узнал пока? Мимо пролетел... Ну что ж, насладимся последними мгновениями.

Я пересел за стол, выпил какавы по Интернету. Не помогло. Мухи, пересекая тень стволов, то сверкали, то исчезали. Мошки и пушинки в луче сияют одинаково, но пушинки летят задумчиво, по прямой, а мошки озабоченно снуют. Раньше просто не различал их, не мой был масштаб. Теперь только они, похоже, у меня и остались. Теперь это — мой мир. Зачарованно глядел.

Трещотка шишек по крыше вместе с ветром набегает. Когда солнце скрывается, появляется ветер. Вертикальная полоска курсора на мониторе мигает, словно черный мотылек, складывающий крылья. Дятел со своим братцем во дворе выдолбили в трухлявом пне два абсолютно одинаковых овальных отверстия: светлых снаружи, темных в глубине. Бессмысленно, просто соревнуясь на скорость!

Со вздохом вернул взгляд к компьютеру. Да. Ничего хорошего сделать уже не могу. Могу только при теперешних моих возможностях сделать пару мелких пакостей, но пока погожу.

Пушинка подлетела совсем близко — сейчас разгляжу. Но она стала играть со мной, то притягиваясь, то отпрыгивая. А, это я вижу мое дыхание, которое есть пока! Закат — и тень на стене. Тень отца Гамлета, как шутил тут отец... недавно, кажется.

На крышку сахарницы влез черный жук и угрожающе двигал лакированными усами: «Не замай!» Пропал мой сахар.

Солнечная пушинка гналась за другой, но специально не догоняла, играла. Села вдруг на экран.

Далекий, но легко разрезающий пространство тонкий, слегка скребущий и словно катящийся сюда тонким зазубренным диском звон электропилы. Не иссякает сила жизни желающих тут построиться. Звон пилы прервался и после вопросительного молчания снова серебристо покатился оттуда к нам.

Зеленая, длинная, но как бы составленная из отдельных шариков гусеница-пяденица именно пядями (это когда меряют расставленными пальцами) снимала с меня мерку... Фу! Сощелкнул ее. В полете распрямилась. Упала на пол. Стала пядями мерить доску. Неугомонная, сволочь! Мерки снимает. Рано. Может, я еще расту?

Смотрел в солнечный угол, оплетенный сияющей паутиной. И на крылечке блистали нити. И между деревьями солнечный «гамачок». Оплетают!

Улитки сожрали листья, надырявили их. Организмы расплодились, и дохлая кошка за оградой превратилась в мошек, и в таком виде навещает нас.

Пушинки так и липнут к экрану компьютера, тянутся к знаниям и, может быть, даже к творчеству, а мушки — уклоняются. У них на уме что-то свое, хотя странно, что в этой летающей точке где-то размещается еще и ум. Впрочем, и безумие тоже. Одна мошка вдруг стала биться в экран компьютера, рваться в изображенный на мониторе странный летний пейзаж, желая, видимо, стать виртуальной, но это дается не всем. Я и сам бы хотел туда: таинственный сонный водоем, уходящий вдаль, а на берегу прямо перед твоим носом торчит могучий ветвистый куст репейника и рядом хрупкое, словно из спичек, растение с желтенькими цветочками. Тянет туда. Там-то уж точно нет забот! Лечь на пологий зеленый берег и лежать, думая лишь о том, скоро ли пролетит облачко и снова выпрыгнет солнце. Одни лезут в компьютер за знаниями, а я нашел там тишину и покой.