Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [Сборник]

Странный выполз на стол паук. Говорят, обозначает письмо. Но раньше они были могучие, многоногие, а этот какой-то убогий, щуплый и всего три ноги, но передвигается быстро. Не письмо, видимо, а имейл — компьютерное послание. Сжатое и убогое. Электронный век! Ну чего там? Говори. Только быстро! Но он убежал.

За окном по блестящей паутине летит солнечный блик, как телеграмма — и тут же ответ!

На освещенном еще небосклоне вдруг явилась бледная луна.

— А помнишь, как Настя говорила? — спросила Нонна. — Ну-на!

Еще бы не помнить! Стояла на белом подоконнике, толстая, щеки из-за ушей, бабка придерживала ее за спину, а маленькие пальчики Насти, сползая, скрипели по запотевшему стеклу. Над соседним домом висела огромная, страшная луна. Что чувствовала маленькая девочка, впервые увидевшая такое?

— Нуна! — Она вдруг показала пальчиком в небо и обернулась, беззубо улыбаясь, к нам. Первое ее слово!

— Помнишь, да? — произнесла жена даже радостно.

Для нее Настя жива. Как можно расстаться с единственным в мире человеком, для которого дочь наша жива?

— А помнишь, юбилей тут ее справляли?

Я кивнул. Только для нас эти шесть кирпичей в земле, почти заросшие — часть той шашлычницы, сделанной тогда.

— А помнишь, — проговорила жена, словно ничего плохого и не было, — мы вина не могли достать мясо замочить, и Настя...

Я кивнул, не дослушав, и вышел — долго не могу!

Стоял на крыльце. Здесь батя падал. Но меня, в отличие от него, некому будет поднимать.

— Я сейчас! — со звоном стаскивая велосипед со ступенек, крикнул я Нонне.

И поехал. И залетали вокруг вверх-вниз, словно прихрамывая, белые бабочки-капустницы. Роскошь лета. Если едешь с определенной скоростью, рейки ограды исчезают и видишь, как на ладони, жизнь во дворах — все наслаждаются, не спешат.

Пронеслись, блистая спицами, хрупкие юные велосипедисты в шлемах, похожие на комариков, наша надежда олимпийская. За ними летел седой их тренер Олег Тимофеич и помахал мне рукой.

И вдруг навстречу — Варя на велосипеде! И рядом с ней — какой-то красавец-спортсмен! Едут, беседуют. Всю дорогу загородили! Прорвался, пропихнулся меж ними со скрежетом. Помчался!

На повороте остановился передохнуть. Варя подъехала.

— Что такое, Валерий? Как ты себя ведешь?!

— ...А ты?!

— Мы просто беседуем. Это мой друг. А что такое, Валерий? Разве нас что-то связывает с тобой?

— Ладно!

Свернул в ярости в лес. Песчаная гора скатывается в горячую яму с сухими зарослями малины в блестящей паутине. Подставь горсть, щелкни по стеблю — и слепленная из душистых шариков малина сама отцепится и упадет в ладонь. Пальцами эту нежность лучше не брать, а кинуть ладонь ко рту и с сипеньем втянуть. Помять ее языком о нёбо. Последнее наслаждение! А вот еще гроздь — дернулся к ней, но рука моя спружинила о блеснувший гамачок паутины. Не пущает, а точнее, ловит. Паутина желает повязать, сделать из человека блестящий кокон — у природы свои задачи, загадочные и злые. Вырвавшись из этого горячего зла, звенящего осами, лезу наверх, стою на косогоре, отдыхиваясь. Ветерок холодит.

С соседнего, тоже песчаного холма слепит сиянием крестов кладбище, рукой подать. Тополь там уже полностью спеленат паутиной, как саваном. Блестит. И ты исчезнешь в этой паутине, как мотылек! Исчезнуть в этой жаре и блеске кажется нестрашным и естественным. Нежными щекотными лапками насекомых природа осторожно пробует тебя, разминает... Ну хватит! Смел с лица и плеч эту нечисть. Ветерок! Наслаждайся, пока эти «лапки» тебя не оплели.

Над водой витают, блестят леска и паутина. Я прислонился к березе, у который мы обнимались с Варей. Гладил атласный ее (березы) бок. Вдруг вздрогнул. Торчали крылья! Свесился, поглядел на ту сторону ствола.. Стрекоза! Абсолютно застывшая. Но прекрасная! Длинный лазоревый хвост с желтыми запятыми. Корпус металлически-зеленоватый, с отливом. Глаз, как стеклянный капот истребителя, с серо-багровым переливом, но мертвый. Осторожно потянул за крыло. Вся пружинит. Но не отцепляется! До весны?

Подул широкий ветер, и весь простор до горизонта стал серым, рябым, грустным. Познакомились с ней на этом берегу! Примчалась на велосипеде. Помню, как обомлел от ее красоты — а она мгновенно переоделась и кинулась к воде. Сейчас искупается и так же стремительно умчится.

— Стойте! — вскрикнул я.

Она обернулась. Что говорить? Я показал на небо:

— ...Пусть тучка пройдет!

— А! — Она весело махнула рукой, кинулась в воду — и тут же вынырнуло солнце, и рябая золотая дорожка протянулась к ней по воде!

И всегда, когда ни появлялась она, в любую погоду, солнце летело за ней, как шарик на ниточке, и все начинало сиять!

Обнимались с ней, я опирался спиной вот на эту березу, склоненную к воде. Теперь суровая, вороненная ветром гладь — и нигде ни души, вплоть до редкого леса на дальнем берегу. «Здравствуй, грусть!» Мы все когда-то читали этот роман. Да, жизнь прошла... не мимо, конечно, но — прошла.

О! Наша уточка! И на всем суровом просторе — одна. Сердце сжалось! А где же детки ее? Улетели?

Оставляя за собой гладкий треугольник среди волн, устремилась ко мне. Узнала?.. Да как же, прям уж к тебе! Какая «наша»? В лучшем случае внучка ее!

Жаль только, хлеба нет! Сунул руку в карман. Как нет? Полно сухих крошек. Бросил всю горсть. Вода вдруг словно закипела, какими-то «узлами» пошла. Это рыбы отнимают хлеб у нашей одинокой уточки. Их-то уйма, а она одна! К тому же с мерзкими криками налетели чайки, стали у нее под носом хватать с воды хлеб. Бедная! А где же детки ее? Я поднял камень, швырнул. Целил в чайку, а попал в уточку. Почти! Камень плюхнулся в воду, а она с протяжным кряканьем чуть отлетела, шумно бороздя лапами воду, и снова села. И тут из-за маленького мыса, мелькая в воде красными пятками, быстро подплыли два селезня, два богатыря, грудью поперли на меня: «Что, дядя? Какие проблемы? Хочешь схлопотать?» «Нет, нет, ребята! Все нормально! Просто стою!» С такими богатырями лучше не связываться. Заклюют. Залюбовался голубыми воротничками на их шеях. Сынки? Или — ухажеры? Оба варианта чудесны.

Дунул ветер, и с деревьев полетели на темную воду желтые листья, тонкая кора и какие-то семена на вращающихся, как пропеллер, прозрачных пленках. Вся плавающая семейка принялась их дружно клевать. Как же все слаженно в природе. Почему — не у нас?.. О! Вот и мне корм. Рухнул в мягкий мох на колени. На кочке, среди мелких глянцевых листиков — круглая красно-белая брусника. Пятерней прочесал кустик, собрал все в кулак, раскрыл ладонь. Осторожно дунул, сдувая листики, и горстью — в рот. Ягодки поскрипывали на зубах. Как водится, после заморозков уже сладкие, хотя и с хвойной кислинкой. О! А там — еще больше! Прям на коленях «пробежал» до соседней кочки, словно боялся, что кто-то меня опередит. Торопливо ел горстями, лишь выплевывая мелкие листочки. А сам уже наметил — дальше, помчался туда на промокших коленках. Во жизнь! От впечатлений — и от прохладной свежести — кожа моя, я чувствовал, разгорелась, дыхание сделалось сладким и глубоким. И — тормознул. Вот это встреча! Груздь! И какой! Чуть не со сковородку. За сковородку можно и принять: мощный круг чугунной расцветки, крепкие края загнуты внутрь. Ну, здравствуй, груздь! Начали с ним бороться. Пытался открутить ему «башку», крутил, как баранку автомобиля, но он, уже прихваченный холодом, звонко скрипел, но не ломался! Я отпрянул, утер пот. «Не сдавайся — правильно, груздь!»