Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [Сборник]

Беда брезжила весь день и настигла вечером. Я сидел на крыльце, а Валентин, уверенно крестясь, шел на меня, как на нечистую силу:

— Как ты мог?!

Вопрос непростой. Всегда я крепким пушкинцем был. И сделал немало, ему ли не знать? Но вот...

— Как ты мог?! — повторял Валентин. — Я и левобережникам руки не подам! А ты — к Дантесу поехал!

— Ну... и Пушкин к нему поехал, — пробормотал я.

— Нет! Это уже слишком! ...Я тебя защищал как мог, но увы! — Он развел руками.

От кого это, интересно, он меня защищал? От себя?

— Все! Это конец! Тебя больше нет! — сокрушался он.

— А тебе никто и не нужен, кроме себя самого! — вырвалось у меня.

— Мне прежде всего нужна справедливость!

— И в чем она — в данном конкретном случае?

— Она всегда — одна!

— Вот тут ты обшибаешься! — я мягко сказал.

— Ну ладно. — Он на минуту задумался: — Поскольку я обязан тебе по жизни... могу посоветовать только одно: исчезнуть.

— Завтра как раз в город уезжаю, — обрадовался я. — Годится?

— Ты еще можешь шутить? А положение твое... катастрофично! С таким пятном лучше не жить! Дантесу руку подал!

— Маленько не дотянулся...

Но он словно не слышал.

— ...Все, что могу сделать для тебя, — устроить в одну приличную клинику... И ты достойно уйдешь!

А после подтянется Жос с его ритуальными товарами и услугами.

— Ладно... посмотрим, — я уклончиво сказал.

И он, до глубины возмущенный, уехал.

Какой-то тип ухватился за кол в нашей ограде, стоит. Я щурился против солнца и вот разглядел. Жос, ясное дело, кто же еще? «Хозяин! Трубы горят!» Потушим его пожар.

Почему-то они с Валентином по отдельности предпочитают ко мне ходить, каждый со своей правдой, и доказывают ее, поливая друг друга. Выбрали меня полем своего боя — нет чтобы сражаться между собой или хотя бы вместе прийти, экономя мое время.

— Ну, сколько тебе сегодня надо? — Я подошел. — Сколько?! Ты что-то скромно назвал. Что так? Ведь все равно не отдашь.

— Отдам-м! — Жос промычал.

Отдаст, видимо, «товарами и услугами», но, учитывая место, где он теперь работает (на кладбище), те товары и услуги страшно себе представить.

— ...Когда?

— Сейчас!

— У меня только крупные! — я сказал.

Дантесоведам только крупными платят.

— Годится! Пошли!

Вдоль дороги стояли деревья, обмотанные паутиной, как коконом.

— Тля работает. Скоро все зашнурует, — Жос пояснил.

Вдали показался знакомый песчаный холм. Взошли с ним на кладбище.

— Дренаж сделал тут, а где башли? — жаловался он.

Из стенки канавы торчала желтая пятерня. Я вздрогнул. Фу ты! — сообразил. Резиновая перчатка! Обронил кто-то из работяг. По дороге Жос взял в будке лопату и лом и теперь тяжело отдувался. Мы вскарабкались на песчаный косогор. Там стояли два тополя. Один был спеленат паутиной, как саваном, и ярко блистал. Другой шелестел листвой, шевелились лишь отдельные нити.

— Тля обленилась! — произнес он. Встал на уютной полянке. — Вот. Как местечко тебе?

— Неплохо! — вынужден был признать я.

Жос схватил лом, бил им в землю, потом отбросил.

— Нет! Не могу! Гомогенный фактор зашкаливает!

— Так пойдем!

Я обрадовался. Уйти скорее от «товаров его и услуг»! Мы сели на тележку с мотором и понеслись. Стикс был пересечен колеями, обмелел. Причалили у магазина.

— Будешь? — спросил Жос, отбрасывая пробку.

— Буду! — ответил я.

— ...Здорово, хозяин!

Это что еще за тип на проржавевшем велосипеде? И чего я «хозяин»?

— Не признал?

Всех таких — признавать? И улыбается мне сочувственно и, я бы сказал, понимающе. Изможденец какой-то! Прям как я... Лицо узкое, темное, в глубоких морщинах, только глаза — огромные, сияют! И то, мне кажется, без алкоголя это сияние не обошлось. Почему такие липнут ко мне? Неужели — ровня? Смотрел неотрывно на меня, и глаза его слезились. Нет ничего обидней, чем сострадание таких вот трогательных неприспособленных людей. Причем приспосабливаться к жизни они и не собираются, даже как бы гордятся собой, и со всей своей слезливостью и неприспособленностью лезут к тебе в душу и, главное, в жизнь твою, с трудом слепленную, не снимая галош. Требуют, чтобы и ты был неприспособленный, «как честный человек». Но я, увы, такой роскоши позволить себе не могу.

— Так узнал?.. Авдеич я!

А-а-а! Который — сколько лет уж прошло! — недообил, точнее, не добил мою дверь? Что он решил тут обить?

— Да вот порыбачить хотел! — сказал он (удилища были привязаны к раме). — Да где тут рыбачить? Может, на дамбу махнем?

«Петербуржцы людей не бросают»?.. А что? Сбацаем напоследок!

— А разве не поздно? — уже повелся я.

— Самое время! К закату поедем! — сощурился он на горизонт.

— Только жене скажу!

— На багажник садись!

Жос на прощание поднял кулак: «Мы вместе!»

Проехали гулкий мост. В овраге булькал коричневый ручей, пах гнилью, но то была гниль естественная, природная... можно даже поглубже ее вдохнуть, запомнить.

— Хороший ты человек! — вдруг со слезой произнес Авдеич.

Да-а. «Хороший человек» теперь не звучит гордо. Скорее наоборот: «...зато вы человек хороший». За что за то? А за все! В наши дни два «хороших человека» рядом — уже перебор. Ловить на себе такие восторженно-слезливые взгляды нелегко.

— На зубья мои смотришь? — добродушно произнес. — Да! Еще мастер на заводе называл их «фреза»! Ндравятся? — шутливо оскалился он.

— Ну, в общем-то, раритет, — одобрил я. — Стоп!

Поднялся на террасу. Сел. Нонна смотрела телевизор — «Жуть-2». Хотелось бы присоединиться и все забыть. Но я же обещал. Там человек ждет! Застонал. Встал.

— Ты куда, Веч, так поздно?

— Надо...

— А ты не ходи! — весело предложила она.

Я застонал — от мук уже моральных. Сел. Встал. Конечно, ждал порывов совести, но не в такой же степени! Велосипед поволок.

— А когда вернесси?

— Когда все сделаю! — резко ответил я.

Что именно? Но что-то сделаю. Сгоряча даже одеться толком не успел. Так что теперь мне вместо моральных страданий предстоят физические. Возвращаться не стал.

Авдеич ждал, мученически оскалив «фрезу», как бы улыбался. Доскрипели до Горской.

Тишина, вечернее солнце. Машинист электрички, стоя на приступочке, обняв свою пыльную, усталую «боевую машину», моет лобовое стекло, прыскает из желтого флакона с клювиком. Так бы и не увидел этого! Только здесь, в затишье, так громко мухи жужжат. Женщина с легким треском лезет в заросли малины, прямо с велосипедом, сверкающим в закатных лучах. Стали плавно подниматься на дамбу. Она вставала, как огромный корабль. Да-а. К дамбе я был не готов. Во-первых, вся демократическая общественность боролась с ней... Но главное — просто страшно. Громадина! Как мы будем с нее ловить? Как с десятиэтажного дома. Сорвешься — пока летишь, умрешь в воздухе.