Валерий Попов - Плясать до смерти [Роман, повесть]

— Настя!.. Какую тебе коляску купить?

И такие слова, оказывается, можно произнести! И даже бодро!

— Ну не люту-уй, батя! С делами погоди! Дай передохнуть малость!

Говорит даже насмешливо, словно случился какой-то курьез.

— А кто в уборную тебя будет таскать?

— Я! — Колька театрально, «перьями шляпы по полу», раскланялся.

— Да, кстати, — она улыбнулась. — Давай!

«Дома и стены помогают»? Такой у нее дом!

Колька, присев, втаскивал ее на себя, тащил за руки, она тяжко наваливалась. Притом — хохотали! Может, действительно — есть на свете любовь? Руки ее обвили его шею.

Медленно распрямляя ноги, поднялся.

— Вес взят!

Согнувшись, понес.

— Моя лучшая роль! — воскликнул.

Лихо развернулся, пихнул ее задом дверь ванной.

— П-р-р-рашу!

Мы с Нонной неуверенно улыбались.

Тащил ее с горшка обратно.

— Николя! — Я вдруг сделал открытие. — Тебя вроде поздравить можно — про дурь забыл?

— Да когда ж? Анастасию Валерьевну таскаю. Не то что ширнуться — воды некогда попить!

Как всегда, немножко кривлялся... но за его заботы его самого нужно на руках носить!

...И Настя сделала что обещала. Кольку спасла. Но цена тяжелая: всё отдала!

— Настя! — не мог я с этим смириться... что это конец. — Тебе стол, наверное, нужен? Работать?

Лежит! Баронесса!

— Честно говоря, — высокомерно произнесла, — я всегда работала лежа.

— Когда это ты работала? — не удержался я.

— Я? — надменно подняла бровь. — Когда в университете училась.

— Лежа университета не кончишь! — ввинтил я.

— Ты опять за свое?! — В глазах ее заблестели слезы.

— Да! Я опять за свое, а ты — опять за свое! Поехали, Нонна!

К своей жизни они вернулись!

— Настя! — чуть дождавшись рассвета, с великим открытием ей позвонил.

— Что, отец? — недовольно и хрипло проговорила она. Разбудил?

— Настя! Литература!

— Что — литература?

Теперь уже точно слышно, что недовольна.

— Литературой занимайся!

— В каком смысле, отец?

— В буквальном! Литературой везде можно заниматься — в больнице, в тюрьме, стоя, лежа. Здоровой. Больной. И делать прекрасно!

— Отстань, пап! Я сплю.

Я зато не сплю. Помчался к Полонскому. Когда мы с ним в Лондоне были, я его паспорт нашел. Тогда он и сказал мне: «Проси что хочешь!» Сейчас детское издательство возглавляет.

— Вот, Настька! Здорово, а?

— Что это? — пролистнула.

— Детские книжки!

— Но они ж на английском.

— Это и хорошо! Переводить будешь.

— А-а.

— Ты что, Настя? Опять?

Бабулька давно умерла — ее «отметила». Теперь кого? Может, кого-то из нас?

— Где Колька?

— ...Сима увезла.

— Совсем?

— Откуда я знаю? — завопила.

— Ладно! Высылаю мать к тебе! — сообщил бодро.

— Папа! Что толку от нее?

— Тебе точно не надо никого? Мать у нас — королевский скороход! За час до тебя добирается!

— ...Ладно, — улыбнулась, — королевского скорохода присылай!

И действительно! Только Нонну проводил — уже звонит, радостная, из Петергофа:

— Вен-чик! Я уже здесь!

— Ну ты сильна!

Счастливая Настька вырвала у нее трубку.

— Спасибо, батя! Она, оказывается, богатенькая буратина! Сейчас будем с ней варганить мясо по-французски!

— А как это?

— Говядина с вином!

— С вином?

— Да. А что? — Настька оскорбилась.

— Нет. Ничего.

...Вечером обе лыка не вязали! Колька позвонил:

— Скажите же им что-нибудь!

— А ты-то где был?!

— Могу я домой съездить помыться, рубаху сменить?!

...Рубаха новая, а жизнь прежняя!

Звонок в дверь. Вернулась, подруга? Подливу не поделили?

Резко распахнул дверь. Прекрасное видение!

— Варя?

Бывшая соседка, из бывшего дома, с верхнего этажа... Идиотская формулировка. Но — чураюсь красивых слов.

— А Насти нет дома, — пробормотал я.

— А я знаю. Я к вам.

«Зачем?» — бестактный вопрос.

— Вы такой человек! Всё выносите. А о вас-то заботится хоть кто-нибудь?

Вот и ангел слетел!

— Что болит, Настя?

— Всё, отец. Кровянка изо рта хлещет.

— Но это, ты говорила, давление урегулируется?

Молчит. Этого я и боюсь.

— Сходи к доктору!

Это я ляпнул. Как — сходи?

— Издеваешься, да?

— Так пусть отнесет Колька тебя.

— Он на репетиции.

— На какой?

— Откуда я знаю, папа?

— А ты что-то делаешь? В смысле — работаешь?

— Я перевожу, папа!

Сказать — мало? Но для нее, может, в самый раз?

Колька явился поздно. И языком уже плохо владел...

— ...Кровь не переставая идет!..

— «Скорую» вызывали?!

Не разобрать, что бормочет. Да еще собаки орут!

— ...Приезжали...

— И что?!

— Сказали, что в бомжатник этот не будут входить!

— Едем!

Нонна сидела на табурете, свесив руки.

— И что, Венчик?!

— Думай!.. Помнишь, когда ты в регистратуре работала, там у тебя такой доктор был, Фельдман. Ты говорила, на помощь сразу кидался.

— Я уже не помню ничего, Венчик.

— Но сейчас — надо. Где эти записнухи твои? Господи! Какой хлам!

Фельдман был строг и элегантен. Однако, не морщась, вошел.

— Здравствуй, милая! Ну, показывай, до чего ты себя довела.

— Вот. — Настя смущенно показала скомканные тряпки в крови.

— Это от давления у нее, — пояснил я.

— Покажи-ка живот.

— Отвернитесь! — Настя смутилась. При всей своей разудалости — очень стеснительная была. Ноги даже прятала! Помню, на озеро мы шли сзади нее, смеялись: «О, какие ножки, оказывается, у нее!» Огрызалась!

Стояли за дверью. Долгая тишина. Наконец Фельдман поднялся.

— Откуда у вас можно позвонить?

Это не диагноз!

— Сюда, — я показал.

— Доктор, — спросила Нонна, — что с ней?

Он молча прошел в прихожую, прикрыл дверь. По телефону говорил еле слышно. Не разобрать! Вышел.

— Сейчас ее заберут.

— Доктор! Но что с ней?

— Узелковый цирроз. В самой... серьезной стадии. Ну что, милая, ты не знала? Обманула? Кого?

Вышел мыть руки.

Санитары, матерясь, с трудом разворачивали носилки в этом хлеву. Так и не прибрались. Отвлекались всё время.

— Папа! Ведь я не умру? — Настька схватилась за мою руку.

Со шкафа (санитары задели) шлепнулась ее фотография: в школу пошла!

— Папа! Не отдавай меня!

— Ну что ты, Настька! Везти-то всего через двор!

— В нашу больницу! — радостно добавила Нонна...

— В реанимацию, — сказал врач, уже местный. — Едет только мать.

Настиного лица я больше не видел. Только пятки ее.

Ходил по заливу. Багровая полоса. Черная церковь в полнеба.

Когда вернулся, Нонна уже пришла. Сидела какая-то растерянная.

— Ну что? — спросил я, шмыгая носом (с холода в тепло). — Ты как-то быстро.

— Сидела, за руку ее держала. Рассказывала, как мы «к бабы Любы» летом поедем. Почему-то это ее интересовало больше всего. «Дг?» — сказала ей. Отозвалась: «Дг...»

— Потом?