Валерий Попов - Плясать до смерти [Роман, повесть]

— Потом санитар пришел или врач. Взял ее на руки и унес. А наши руки... разнялись.

— Унес? Почему?

— Не знаю, — пожала плечом. — Может, каталки не было?

— И что?

— Долго ждала... или мне так показалось. Потом он обратно ее принес. Уложил. Она вроде как без сознания была. Стала ей говорить, как мы любим ее. Она вдруг вздохнула и отвернулась к стене...

— И что?

— Доктор взял меня за плечо. Сказал: «Идите. Дайте ей спокойно...»

— ...Поспать?

Нонна покачала головой.

— Нет...

Утро было солнечное, яркое. Умылись, вышли.

Нонна бормотала:

— Хорошо всё-таки, что в больницу устроили ее. И так близко!

— Может, в булочную сходим? — буркнул Колька. — Чего-нибудь купим ей?

— Да не надо пока.

Но зашли всё-таки. Не хотелось спешить.

Больница была солнечная, какая-то оживленная. Встречи. Разговоры. Воскресенье.

Купили целлофановые синие тапочки, долго натягивали. К окошку справочной подошли.

— Мы к Поповой, Анастасии.

Дежурная глянула на нас как-то странно.

— Сейчас к вам выйдет врач.

Ждали долго. Не хотелось говорить. Вышел не врач, а врачиха.

— Вы к Поповой?

— Да, — выступил я.

— Ваша дочка умерла.

— Ка-ак умер-ла? — заговорила Нонна. — Она же жива-ая! Она же вчера жива-а-я была!

Колька почему-то присел на корточки.

— Это из морга звонят. «Доброе утро» можете не говорить. Мы к этому уже привыкли. Это вашу дочь завтра ставим?

— Да.

— Так вот: гроба вашего нет. То есть — ее.

— То есть как — нет?

— Этого мы не знаем! Не привезли.

Почему такое сопровождает нас всю жизнь... и после нее?

— Почему же не привезли? Мы же заплатили!

— Так и звоните в тот магазин!

Сколько ж, они думают, сил у нас? Если мне казалось, что мучения кончились, я ошибался. Теперь надо искать это страшное изделие с черной отделкой.

— Нонна! Где та бумажка, из того магазина? Надо звонить!

— Какая бумажка? — подняла красные глаза.

— Ну, которую я тебе дал, выходя из магазина.

— Ты, когда вышел, сказал: всё!

Да. Страшно там было ходить. Особенно — выбирать «изделие»!

— А раз ты сказал — всё, я и выбросила бумажку!

Быстро закрыла рукою голову! Правильно поняла.

— Что же нам теперь делать? — жалобно проговорила.

— Ничего.

Почему мы должны терпеть еще и это? Испытывают нас?

Звонок.

— Нашелся! — радостный голос в трубке. — За другими стоял!

Голос свежий, приятный, еще не загрубевший на этой службе.

Благодарить как-то не хочется. Это для них радость. А у нас завтра в это «изделие» положат дочь.

— ...Она такая молодая! (А вот и сочувствие.) Все ходят смотреть!

Чуть не вырвалось «спасибо». Привычка.

Помню — дед, мой отец, за работой забывший всех нас, вдруг так же страстно, как делал всё, занялся Настею, ездил к ней. Но ничего даже у него не вышло. «Как же так? Я ведь ясно ей объясняю!» — изумлялся он. Так и умер. Теперь на том «урновом участке» найдется место и для нее.

Слезы в глазах на солнце сверкают, переливаются радугой...

На полянке перед домом бегает девочка с сачком, ловит бабочек. Поймала! Запустила руку в сачок.

Любимая наша Настенька! Ты прожила свою жизнь так, как сама хотела. Была упрямая, не слушала никого! Ты была красивая, веселая, талантливая, могла бы писать. Ты была счастлива, ты знала дружбу... любовь... Видела горы, море... Ты рано умерла... Но ты не виновата. Виновата наследственная болезнь. Прости нас, если можешь. Мы будем любить тебя всегда!

— ...Она все наши беды на себя перевела! — говорил Жора с рюмкой в руке.

Хоть в этот раз от Дома писателей его отговорил!

Поминки не шли. Это Жоре лишь нужно, чтоб «всё было путем» — душные черные костюмы, полный стол еды. Сколько еще терпеть? Пить алкоголь в этом доме, где он всё погубил?

— Е-мое! — Жора залез в шкаф. — Да у них третий год не плочено! Неоплаченные квитанции! Островская — это кто?

— Теща, — с трудом выговорил я.

— И наследство не оформлялось? — Жора присвистнул. — Каким местом ты думал? — на Кольку попер.

— Это не мое наследство! — Колька выпятил тощую грудь.

— Твое, Нонна Борисовна? Срочно иди оформляй!

— О чем мы тут говорим?! — вскричал я.

— Этому больше не наливать! — сказал Жора.

— Я пошел спать!

— Куда это ты пошел?

Эта фраза уже глухо донеслась. И я провалился.

Появилась бабка, молодая и красивая (видимо, с фотографии).

— Мы с Настенькой едем к Любы! — умильно улыбаясь, сообщает она.

Они идут по узкой улочке меж плетней. Настя худая и красивая (мечтала такой быть!).

Впереди белая мазанка с голубым отливом, с высокими алыми мальвами. На завалинке — пышная баба Люба и вся родня.

— Жэрдыночка ты моя! — Баба Люба протягивает руки.

Люба обнимает Настю, и тяжелая Настина голова тонет в пышной ее груди. Счастье и покой, наконец-то!

Чувствуется река, оттуда тянет свежестью. Какие реальные бывают сны! Это не сон, понимаю я. Это я там...

И действительно, побывал! Еле вытащили. Глаза открываю в палате. Надо мной Жора и Кузя.

— ...Надо хату твою в порядок приводить! — слышу деловой голос Жоры. — А то отберут у вас! Через полгода после тещи оформить надо было! А так хоть квитанции покажешь, что ремонтировал... Кузя вот обещал помочь.

— Можно сказать, — усмехается Кузя, — всю жизнь об этом мечтал!

После них появляется Нонна. Крутит головкой:

— Веча! Как хорошо у тебя!

— Отлично! Слушай. Как меня выпустят, примерно через неделю, начинаем в Петергофе ремонт. Так вот, поезжай туда и выброси всю рухлядь. Безжалостно! Не смотря ни на что! Хватит! Пора! Насти уже нет — и теперь можно.

— Так что же, мне жить теперь там?..

...«где Настя умирала» — хочет, но не может сказать.

— Да!! Если вообще не хочешь этого жилища лишиться. В таком состоянии, да еще не оформленном, да еще с долгами — его заберут! Фу! — падаю на подушку. Сердце стучит. Так я снова пойду «к бабы Любы».

— С Колькой и с псами жить? — из всех своих слабых сил она упирается.

— Да. Представь себе! Если ты при Насте ничего не делала, сделай хоть сейчас!

Отстрадай свой грех!

— Псов можешь выгнать, — смягчаю я приговор. — И Кольку тоже.

Кивнула, горестно побрела. Хоть сейчас, может, почувствует вину!

Через неделю мы, груженные стройматериалами, с Кузей и Жорой на его пикапе ехали в Петергоф.

Окно горит! Сердце чуть-чуть успокоилось. Но надо всё же подстраховаться.

— Сейчас! — бормочу я и вылезаю. Друзья ждут.

Вхожу. Всё то же! Тусклый, цвета мочи, свет.

От кислого запаха псины слезятся глаза, да и эти «генераторы запахов» тут же: часто дышат, вывесив мокрые языки. Чего нет из ожидаемых «прелестей», так это Кольки.

Вся затхлость так и валяется на полу: как вываливали тогда всё из шкафов, ища «подходящее к случаю» платье, так и лежит. Нонна отрешенно сидит на стуле. И в общем сливается с обстановкой. Если начать выбрасывать эти кучи мусора, то первая «куча», которую надо выбросить, — она сама!