Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

Но главное — рядом со мной вдруг появился весьма странный «соотечественник» — якобы происшедший из первой русской эмиграции... но, судя по ухваткам, он был скорее ее виновником, чем участником.

Он был феноменально приставуч (видно, определенные круги «отечества» не забывали меня и здесь). Надо заметить — неплохо угощал, но судя по тому, что всегда забирал с собой счета, расходы эти входили в командировочные... неплохо, надо отметить, угощался под это дело и он сам. Такая работа! Видно, именно по этой стезе он и специализировался — во всяком случае, в винах разбирался в совершенстве. Красное кьянти в оплетенных пузатых бутылках следовало пить, по его словам, только из «первоисточника», то есть во Флоренции; «Спуманте», что означало «дымок», «туман», следовало пить лишь на Севере, в Ломбардской низменности, где этот «дымок» и являлся... «Амаретто ди Саронно» следовало пить в одноименной деревушке недалеко от Милана.

При этом назвался он простым, даже простоватым именем Феофан — видимо, для того, чтобы таким сверхнародным именем усилить мою тоску по родине. Тоску усиливать, однако, не требовалось, она и так душила меня.

— Что ты хочешь от меня? Чтобы я остался? Вернулся?

— Я?.. Ничего! — искренне таращась, восклицал он.

Я думаю, что он не лгал — ему просто нравилась командировка, и чем дольше она затянется — тем лучше.

Многие так живут, не понимая конечной цели, воспринимая жизнь, как процесс, полный наслаждений... ну что же — это неглупо. Многие не понимают, чего хотят в конце, понимают лишь в середине... даже некоторые весьма солидные организации... ну что ж — и это неплохо! Хотя, идиллия, конечно, и не могла быть полной — какие-то отчеты он должен был посылать... Главная трудность состояла в том, что я никак не мог посетить туалет — особенно это было тяжело потому, что мы ежедневно проводили обильные дегустации. Помню, особенно в первый раз я был сильно изумлен, когда при подбеге к «туалетто» я был схвачен сзади за горло и чувствительно придушен... сознание вернулось не сразу... наконец, посветлело в глазах. Вертя онемевшей шеей, я вернулся к Феофану, который тоже, видно, куда-то отлучался — как раз сейчас садился за стол. Я рассказал ему о своих претензиях — он как-то удивительно быстро, сразу рассказал мне здешнюю романтическую историю, почти легенду: безработный чистильщик сапог красавец Андреуччо безнадежно влюблен в красавицу Беритолу (безнадежно потому, что не имеет денег), и переживает из-за того, что не может избавить ее от унизительной работы — чистки «туалетто»... поэтому он набрасывается на тех богатеев, что идут в туалет, и душит! Феофан уверял меня, что это даже внесено во все туристические справочники, и служит даже гордостью этого отеля... но мне-то от этого было не легче!

— Может... тогда в музей? Постоять перед полотнами великих мастеров? (Ведь должен же быть там туалет!).

— ...В музей?

— В музей!

— В какой?

— Уфицци!

— Упиццы?

Плюнув на него, я двинулся по Флоренции своим ходом... Куда? Вот массивный, словно дом поперек реки, Понте Веккио, Старый мост. Я стоял у перил, рядом с черным блестящим бюстом Бенвенутто Челлини, глядя вниз. Как говорили мы в школьные годы — «лучше нет красоты, чем отлить с высоты»... но внизу струил свои воды священный Арно, к тому же удивительно хило струил, почти высох... Нет! Не пойдет!

Феофан, оказавшийся рядом, завел вкрадчивый разговор про родные просторы... Да погоди ты со своими просторами!.. Ну?.. Куда?

За мостом — каменная площадь, поднимающаяся к прямоугольному Дворцу Питти, рядом — роскошный лепной дом, где тосковал Достоевский... Так... За дворцом — зеленые террасы парка Бобино, где возмутительно писал в фонтан каменный рябой Вакх... Порядочки! Летит в голубом флорентийском небе вдали розовый массивный купол Марио-дель-Фьере... Задыхаясь, я метнулся в какую-то тратторию, протолкался через толпу жизнерадостных пьяниц к «туалетто», и был придушен сзади стальной рукой еще крепче, чем в первый раз. Нескоро я вынырнул из небытия!.. Надо мною, участливо улыбаясь, стоял Феофан.

— Этот... Андреуччо? — прохрипел я (хотя и не сомневался в ответе).

— Он, поганец! — с энтузиазмом подтвердил Феофан.

— Сколько же у него этих красавиц? — пытаясь подняться на четвереньки, поинтересовался я.

— Всюду, как видишь! — твердо ответил Феофан.

— Да-а... интересно было бы увидеть... хотя бы одну из этих красавиц... или хотя бы красавца! — подумал я, уже прекрасно понимая, что это шутка для себя и что увидеть красавиц и красавца мне не удастся.

— Ты, наверное, чувствуешь ностальгию? — участливо поинтересовался Феофан на выходе.

С вашей помощью — да! — хотел воскликнуть я, но не воскликнул.

— Ну конечно! — ответил я.

Лучшее мое произведение в жизни — весь заросший цветами самолет фирмы «Алиталия», рейс Флоренция — Магадан. Меня встречали соотечественники в форме. Но главное, от чего я зашатался — с ними была моя собачка Гуня, тоже в военной форме, в чине лейтенанта! А я так любил ее... ведь именно с ней, когда она вылечилась, появились первые цветы. Нехорошо движется наша история — в основном, как-то в один бок. Эх, Гуня, Гуня! Я с упреком посмотрел на нее. Она быстро юркнула под бетонную скамейку, и, тем самым обозначив наказание, вышла оттуда уже с полным достоинством... Все ждали от меня жеста, означающего, что только тут я могу по-настоящему творить... Но КПП — это не родина. Я исполнил строгий орнамент из красных гвоздик... Достаточно!

...Но серебристый масличный пейзаж, пологие пыльные холмы, выходит, запомнились навсегда: сразу вздрогнул, как только их тут увидел!

Сполз с холма вниз, и сразу запутался в душистых зарослях могучих цветов: вьюна с розовыми «граммофончиками», люпина, львиного зева — с детства любил, и вся жизнь прошла в них. Издавна, как я уже рассказывал, нам с Егором пришлось спать «валетом», упершись ногами — в результате ноги искривились, и головы наши мотались на уровне цветов. И напрасно меня обвиняли в том, что когда я сочинял «Метр с кепкой», я имел в виду кого-то из великих... Полная чушь! «Великие» не интересуют меня. Всегда, подо всем я имею в виду только себя! «Метры с кепкой» — это мы с Егором! Как бегали мы с ним по лугам возле нашей фермы, ударяясь о васильки! Именно там, ясное дело, и закладывался мой необычный «цветочный дар»!

Огромный, сужающийся высоко в небе, состоящий из тесных фиолетовых «капелек» люпин напоминал китайскую башню. Выгнутая волнистыми «плойками», матово-восковая поверхность «львиного зева» напоминала ухо и этим, наверное, всегда так волновала меня.

Вдали — за сплетением трав и цветов, я увидел свой собственный ботинок, с восторгом заброшенный мною в момент падения в заросли. Какие-то насекомые уже примеряли его — но блаженство не давало пошевелить мне ни рукой, ни ногой. Я лениво косился, прикидывая расстояние... Не-е! Далеко.