Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

Последствия моей капитуляции начали проступать очень скоро, можно сказать, я сам спустил свои вымпела... и взгляды жаждущих отвернулись туда, где новые флаги трепетали на ветру... и трофеев мне, естественно, ждать не приходилось. Для начала уплыла от меня квартирка на Невском, в которой скончалась не так давно знаменитая поэтесса серебряного века, и в которую должен был въехать на волне прогресса я... сорвалось! А что же ты хочешь? Надо двигаться — а не останавливаться! Сначала уже вроде решенное это дело ушло на какое-то обсуждение... оттяжка... потом еще... все ясно: я давно уже знал, как и за что приходит удача... а кому нужен человек, который в нужную минуту не может провести нужную границу между эротикой и сексом? Гнать таких поганой метлой! В квартирном вопросе началась глухая пора, ответы начальников по телефону были все более туманными и загадочными... лишь по газетным статьям, по взлетам−падениям политики я гадал, как щепка в волнах, о моей злосчастной судьбе. Все медленно, мучительно тянулось — и однажды я вдруг почему-то почувствовал, что все кончено. Понял я это так: совершенно случайно я встретил на улице своего очень давнего знакомого (даже не друга) — но по страстности, с которой я впился в него, по напору, с которым я тащил его из одной распивочной в другую — я понял, что уже знаю , что жизнь моя покатилась в овраг. Спутник мой, попав в такое страшное поле, при первой возможности испуганно исчез, а мой «полет в темноте» продолжался, проснулся я, как и водится, на своем узеньком диванчике, в своей убого слепленной квартирке меж трех болот, за гранью цивилизации... медленно я разлеплял глаза, разлеплял ноги, слипшиеся в потном сне... не сгибаясь, словно манекен, прошаркал я в туалет, потом на кухню. Уставился в окно... Аа-а... Это я вчера... рухнув, видимо, в грязь, неоднократно пытался подняться, и раз за разом печатал себя вдоль скучной белой стены противоположного дома... восемнадцать раз подряд! Отчаянная борьба! Да — видно, крепко я вчера понял, что жизнь не удалась... что не прошел я в высший класс, в среду тех, кому по знатности, известности или уверенности положено иметь квартиру на Невском... не прошел! И вчера это понял... что и продемонстрировал!

Я уже знал — верней, чувствовал тогда — что тревога, беда обязательно обозначаются и какой-то конкретной деталью, чаще всего — странным исчезновением каких-то предметов. Я метнулся к гвоздику... Точно! Гвоздик сиротливо торчал — а моих черных пластмассовых часиков на нем не было! Я замер... надо было быть совсем уж тупым, чтобы не понять этого сигнала из темной бездны, куда в конце концов проваливается все!

Понять не трудно... но я тогда не хотел ничего понимать! Выпив все, что имелось в доме, включая компот, я рванул на улицу и уже примерно через час бился, «как об Ленина темный класс», в двери модного ресторана. В более спокойный день я бы показал швейцару трешку, или проник бы через черный ход... но сейчас мне непременно хотелось победить! Тем более, что надменная харя швейцара за дверью была в этот день особенно надменной, а пьяные рожи, сыто хохочущие над моими усилиями (тоже за стеклом), были невыносимы! Сначала с треском отлетела с моей стороны медная плавно изогнутая ручка (смех сразу прекратился, все оцепенели), потом со звоном и осколками стекла внутри появилась одна моя рука, потом другая... потом я, весь страшный, окровавленный, влез внутрь и кровавыми руками схватил за горло самого смеющегося.

Вскоре прибыла милиция, но тут я уже был почти рад — я был, в общем-то, доволен, сделал все, что хотел... в машине я радостно дал милиционерам забинтовать мои раны: в отделении шел ремонт, в котором я принял деятельное участие. Отдохнул нормально.

— ...К следователю? Комната четырнадцать? Отлично!

Я взлетел по лестнице, пошел, поглядывая на двери, распахнул нужную дверь — и зажмурился. Комната была залита ярчайшим солнцем, всюду на подставках светились красные цветы, а за столом, хитро улыбаясь, сидела она.

— ...Вы следователь?

— Я секретарь.

— Отлично!

Не помню совершенно разбирательства дела, не помню и следователя — помню другое... на том же напоре, который еще не кончился, мы поехали с ней. В ту же ночь мы оказались в их общежитии офицерского типа, на девятнадцатом этаже.

— А где муж?

— А! — она махнула ручкой.

Оказывается, на ночных учениях: сегодня как раз нулевая фаза луны, низкая облачность — самое то, что им нужно. В абсолютной тьме, оказывается, каждый должен был отвечать за себя, а каждого другого принимать за врага, и в качестве трофея отрывать уши.

— Каждый раз буквально дрожу, что без уха придет!

— ...Тс-с! Тс-с! Тс-с-с-с! — только шептала всю ночь.

Потом вдруг перед рассветом раздалось какое-то шарканье, прямо в комнате: ши-ши! ши-ши!

Что это? Свесившись, посмотрел под кроватью, заглянул под стол... Что это? Совсем где-то рядом! Ши-ши!

Потом вдруг в окне, заклеенном туманом, появилась голова в военной фуражке! Муж? Потом вдруг вторая с ней появилась, тоже с затылка. Что они там делают? Летают, что ли?

Потом вдруг обе головы исчезли. Упали?

— Балкон у нас... вокруг дома... на весь этаж...

— А-а-а... Неплохо придумано!

Ши-ши... проник бодрый запах гуталина... Все ясно!

Появлялись новые фуражки, исчезали, менялись.

— Ро-та! Ро-та! — прижимаясь, шептала она.

— Ты что же... всех подряд приглашаешь сюда? — во мне вдруг взыграла ревность.

— Конечно!.. Все, что плохо лежит.

— Но зато... — напрашивался каламбур.

Голова в маршальской фуражке вдруг стала медленно поворачиваться.

— Падай!

Как донские пластуны, поползли с ней на кухню.

— Ну — я, пожалуй, пополз!

— Нет уж! — она надула губки.

Из спальни послышался скрип сапог.

— За окно давай... Боишься, что ли?

— За этим окном балкона нет!

— Там приступочка, приступочка есть! И за подоконник крепче держись!

Висел час, два... «Угощайтесь, Дмитрий Тимофеевич»! Вот сволочь! Потом, глухо хлопая, стряхивала скатерть, — ловил жадно крошки ртом. Вцепившись в подоконник, висел... никакой там приступочки в помине не было! Слушал, как гость рокотал, благожелательно развивал последние тайные доктрины ядерной войны... голуби по моим пальцам стали ходить, клевали — принимали за червей... потом вдруг знаменитое лицо, самого знаменитого нашего военного высунулось — складчатые щеки, небольшие глаза, маленький сморщенный лобик...

— Вылазь!

Высунув язык на плечо, я вылез... ничего мне уже не было страшно, никакой трибунал!

— Молодец! — он по плечу меня жахнул. Я упал. — Крепкий хлопец! Прошлый меньше часа смог провисеть — а ты уже на третий пошел!

— ...Рады стараться!

— Ежели что — так сразу ко мне!

— Слушаюсь!

Он удалился через балкон... Своеобразная тут атмосфера!