Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

Когда я снова прошел мимо них с кефиром в руках, это вызвало новый прилив веселья у благодушествующих парней — Боб даже ласково взъерошил гриву ретивого, но пока что бестолкового ученика, предложившего вино тому, кто кроме кефира ничего в жизни не видал!

Теперь я уже более обстоятельно посмотрел на них. Да — неверно думать, что жизнь пьяниц неуклонно ухудшается, что они только опускаются — и все, и что их дорога все больше расходится с дорогою государства. Бывает и наоборот! Я смотрел на них, вспоминал их затрапезные робы — теперь они были по последней моде — футболки с надписями, крутые штаны... пожалуй, и артисты балета одеваются нынче хуже, чем они... К тому же Боб держал на колене примерно полутораметровый японский транзистор, изрыгающий ритмы... Да-а, неслабо! Но что же власти — не соображают, к чему ведет их «воспитательная политика»?! Да нет — понял я, — прекрасно соображают! Я увидел нашего участкового Казаченка в полной форме и при всех регалиях, подошедшего к орлам на скамейке, чтоб добродушно с ними побалагурить. Все он прекрасно понимает — зато на участке его теперь не будет нарушений — во всяком случае, таких, о которых бы он не знал! Все в высшей степени толково! А я — могу лишь надеяться, что не столкнусь с этой налаженной машиной никогда!

Но столкновения были неизбежны, хоть и казались случайными. Однажды, уже к октябрю, в моей жизни произошли два абсолютно не связанных между собой происшествия: я случайно побрил голову наголо, и — наша местная газета опубликовала мою статью. Вы спросите: как это можно — обрить свою собственную голову случайно? Объясняю. Бреясь перед зеркалом, я решил укоротить один висок — он вырос явно длиннее другого, да и не тот уже возраст, чтобы отпускать длинные виски, пора уж остепениться! Я чуток соскреб этот висок — теперь другой был явно ниже этого! Я поднял тот... теперь этот ниже того... я разволновался, руки дрожали... и без того неприятностей хватало, мало кто в ту осень особенно радостно меня встречал — теперь, тем более, с разными висками!.. Я снова пытался подравнивать... кончилось это тем, что над правым ухом образовался огромный кусок голой кожи! Ну, все! Оставался единственный способ добиться равномерности — равномерно побрить всю голову наголо, как бы в борьбе с предстоящим облысением. Я торопливо обрился, унял небольшие струйки крови, и чувствуя холодок — снаружи и почему-то внутри, — вышел из ванной. Ужасу моей мамы не было предела. Куда я завербовался? — это был главный для нее вопрос, в то, что я побрился просто так, она не верила (да я и сам начал сомневаться!).

Глядя на разволновавшуюся мать, я решил хотя бы как-то уравновесить ее волнение вторым событием, случившимся в этот день — показать ей напечатанную в газете мою статью, убедить ее, что я не такой уж пропащий человек, раз печатаюсь в газете, органе обкома!

Но газету эту мы не получали — надо было шастать по ларькам, покупать экземпляры (да и для других некоторых родственников не мешало бы купить!). Крикнув маме: «Сейчас!» — я выскочил на улицу.

Когда я лихорадочно скупал у киоскерш сразу по несколько экземпляров, я замечал, что они взирают на меня с ужасом, но как-то не думал в тот момент, что это из-за моей бритой головы — второе происшествие заслонило первое: до последнего часа я сомневался — напечатают или нет? — и вот — напечатали! Второе происшествие — радостное, заслонило первое — нелепое, опровергая закон, что плюс на минус дает минус. Но оказалось, что закон этот верен, что два происшествия, вроде бы разрозненных, соединившись, дали минус, да еще какой! Но пока что я был счастлив, и засунув за пазуху пачку газет, сжав в руке одну, я, не разбирая дороги, мгновенно вспотев, брел по направлению к дому и читал.

Где, спросите вы, расположен такой город? Да у меня под окном! Можно выйти и долго шататься по нему (слово гулять тут как-то не подходит), можно шляться хоть несколько лет — и не увидеть ничего, что хоть как-то порадовало бы глаз, чтобы можно было воскликнуть от души: «Вот здорово!», или хотя бы: «Неплохо, неплохо!»

На протяжении десятков квадратных верст здесь нет ничего, что было бы связано с искусством или архитектурой (природа здесь также уничтожена). На протяжении десятков километров не имеется не только музея, но даже какой-нибудь выставки или галереи, в которой местный одичавший абориген, случайно забредший туда от дождя, мог бы с изумлением и непониманием спросить: «А это что?» — и услышать непонятный ответ: «Искусство».

Не только предметов искусства, но даже обычного кино, даже бани нет тут в пределах видимости. Единственный клуб на все пространство — винный магазин, и там и формируется жизнь. Может ли человек, родившийся художником, стать им среди этих ровных серых кубов? Уверен, что нет — его воспитает магазин!

Между тем, во всех цивилизованных странах люди помнят свой город, столетиями неизменно ведется: вот здесь живут художники, здесь моряки... детям есть, кому подражать. У нас они видят лишь спекулянтов, столпившихся у Гостиного. Кто покоряет молодежь уверенностью, независимостью? Лишь иностранцы, выходящие из отелей. Идеал: стать иностранцем! Даже таблички на дверях исчезли — не стало имен и профессий, осталась толпа . Не знаю я, кто живет на моей лестнице — да и не хочется узнавать.

Я шел, не глядя под ноги, спотыкаясь — и споткнулся, и упал! Встав, потирая ушибленную ногу, автоматически складывая за пазуху помятую газету, я разглядел, что за препятствие (без каких-либо объяснений и извинений) воздвигнуто на проходе.

Ясно! Огромные цилиндры вара, обклеенные ободранной бумагой, запросто свалены, перекрывая тротуар. Чуть сбоку, на газоне, склеив и навсегда загубив несколько метров травы расплавленным и снова застывшим блестящим черным варом, стояла, как троянский конь, огромная, ржавая чугунная печка с трубой. Так! Неподалеку была маленькая — тоже ржавая лебедка, и от нее шел трос на крышу, за пределы видимости... Для чего эта полоса препятствий? Просто так?! Задрав голову, я посмотрел на дом, увидел одну-единственную густо-черную вертикальную полосу. А — ясно: собирались замазывать варом щели между блоками, через них безумно тянет зимой... Но работа эта давно остановилась, техника заржавела — я вспомнил, что давно уже хожу спотыкаясь через черные эти цилиндры, в задумчивости не замечая их, не ставя задачу понять: зачем они? Препятствия в нашей жизни привычней, чем отсутствие их, мы уже не задумываемся, зачем, просто знаем — так надо и так будет всегда! И эта работа явно не движется — зачем кому-то за рублевку ползать по стене, когда присоединясь к Бобу, он может стричь червонцы? Ясно...