Валерий Попов - Что посеешь...

Очень, помню, восхитило его, что на каждой делянке — свой цвет и при этом — колоссальная разница цветов между разными делянками. Ну конечно, все эти делянки я пронумеровал, сфотографировал и к осени стал смотреть, какого цвета зерно больший вес даёт в одной метёлке и с определённой площади. Отобрал самые урожайные делянки, обмолотил — это уже целые мешки получились у меня перспективных семян.

«На следующий год, — думаю, — из них замечательный урожай должен получиться!»

И к следующей весне я всё уже продумал: огромное количество литературы прочитал, вспомнил всё, чему меня в институте и в аспирантуре учили. Составил полную программу действий. Главное, что я понял, — что, хоть много веков уже просо сеют, продуманной программы в этом вопросе нет. Во-первых, понял я, надо сеять его чуть позже, чем принято. Дело в том, что сеют его рано, и всходит оно вместе с огромным количеством сорняков, и отделить сорняки от него практически невозможно, и целое лето сорняки эти отнимают у проса питательные вещества, поэтому оно гораздо более хилым вырастает, чем могло бы. Значит, понял я, надо обмануть сорняки. Надо, чтобы они отдельно выскочили, до проса, — тогда их легко уничтожить будет, а потом они уже в таком количестве не поднимутся.

Перед началом сева пошёл я к Косушкину, свою новую программу предложил. Раньше обычно просо сеяли до так называемых скворчиных холодов, которые наступают числа двадцатого мая. И тогда просо вместе с сорняками всходило и так уже с ними росло. А я предложил дать сначала взойти сорнякам, потом поле проборонить, сорняки уничтожить, потом прикатать его — и тогда уже зарядить просо в сеялку и сеять. Косушкин выслушал меня — в полном молчании, — потом, после минутной, наверное, паузы, говорит: «Ты понимаешь, на что ты замахнулся? Ты государственные сроки сева хочешь нарушить, утвержденные министерством!» — «Понимаю, — говорю, — но надеюсь, что впоследствии именно мои сроки министерство утвердит!»

Косушкин полчаса ещё, наверно, молчал, потом говорит: «Под полную твою ответственность. Если не успеет просо вызреть, будешь отвечать!» — «Хорошо! — говорю. — Под мою ответственность!»

Помню, вышел от него и от волнения километров десять по полям прошагал. И вот настало обычное время сева. Все вокруг начали сеять, а я сижу в своём семенном сарае на мешках. Мне все говорят: «Ты что, Егор, рехнулся? Беду себе хочешь накликать? Сеять срочно надо, а ты сидишь!» — «Так надо!» — всем отвечаю.

А у самого поджилки от страха трясутся. Думаю: «Может, выехать, посеять, как все? Ну и что из того, что не по-моему будет и урожай не такой получится, как я мечтаю? Зато я спокоен буду: посеял в срок, как предписано, и никакого спроса с меня».

Вот в эти дни, пока я один в тёмном сарае сидел, и определилась моя судьба. Сломался бы я, выехал в поле — и ничего не вышло бы из меня и моих дел. Но я выдержал, к счастью, не сломался.

«Пускай, — думаю, — будь что будет, а от своих взглядов не отступлюсь!»

И вот все отсеялись уже, и всходы уже у них появились (вперемешку с сорняками), а у меня на поле одни сорняки взошли густым ковром. «Вот, — думаю, — какую заразу приходится весь год кормить, вон сколько корней собралось отсасывать питание у моего проса. Сейчас я покажу им!» Запряг лошадь в борону и буквально накинулся на эти сорняки, всё перепахал, а потом ещё катком специальным прикатал.

Потом настроил я сеялку: есть там специальное устройство, регулирующее количество зёрен, которые высыпаются из сеялки на пашню за определённое число поворотов колеса. Запряг в сеялку лошадей — тогда конные были сеялки, пара лошадей впрягалась. Поехали!

Высеял первый мешок, засыпал второй. За вторым — третий, за третьим — четвёртый. Разошёлся, помню, развеселился! За один день всё поле засеял, которое мне под просо было отведено. Весёлый иду домой.

Солнышко тёплое светит, голову пригревает, жаворонки заливаются над полем. Полное счастье!

Вдруг навстречу мне по дороге едет Косушкин. А выезжал он эффектно очень: на огромной белой кобыле, запряжённой в тарантас на высоченных рессорах.

Поравнялся со мной, натянул поводья: «Тппрру! — И с высоты ко мне обращается: — Закончили сев?» Я так радостно, не подозревая ничего, говорю ему: «Закончил!» — «Всю площадь засеяли?» Я так простодушно говорю ему: «Всю!»

Тогда он привстал даже в своей бричке, коршуном таким надо мною повис: «Тогда почему же у вас, в углу сарая, ещё два мешка семян обнаружено? Для чего вы их предназначили? Мало того, что сроки высева нарушили, ещё государственное зерно утаиваете?» — «Я не утаиваю, — говорю, — я всю площадь засеял!» — «Так-так, — говорит. — Разберёмся — и навряд ли добром это дело у нас закончится!»

Дёрнул вожжи, дальше поехал, — а я стою, душа в пятки ушла. А я тогда ещё недавно только женился — на бабушке твоей Алевтине, дочери академика Мосолова. Она вместе со мной на станции этой работала. Молодая была, весёлая, красивая!

Пришёл я домой сам не свой.

«Всё, — говорю, — Алевтина, беда!» — «Подожди, — она говорит. — Давай спокойно будем разбираться!»

А характер сильный у неё, твёрдый — в отца своего, академика Мосолова. И в трудные моменты жизни она словно спокойнее становилась, даже веселела.

«Давай, — говорит, — посмотрим сначала, что это за мешки!»

Пошли мы в мой семенной сарай, — а там уже два милиционера сидят, вызванные Косушкиным, и охраняют два мешка проса — действительно, два мешка проса в углу почему-то остались, не высеяны!

«Да, — думаю, — дело швах! Как же, — думаю, — так могло получиться: ведь я строго по норме сеялку регулировал — чёткое количество зёрен на метр проезда. И в общем-то, не такая большая уж погрешность: всего я мешков сто пятьдесят высеял, так что два мешка вроде бы не так уж существенны по отношению к общему числу, но никак не отмахнёшься от них — вот они в углу сарая лежат и милиционеры на них сидят!»

Всю ночь мы с Алевтиной голову ломали: как же так могло получиться, что высеяно на два мешка меньше? И наконец сообразили к утру. Сеялка работает от колеса, метр проезда определяется оборотами колеса — и соответственное количество зёрен высыпается за это время. И очевидно, такие моменты были, когда колесо проскальзывало, не вращалось — поле мокрое было, только что дождь прошёл, — а раз меньше вращалось оно, значит, и зерна где-то меньше высыпалось. Но как это можно было поправить, неясно! И неясно, велика ли погрешность получилась. Так вроде бы, по расчётам, если два мешка разделить на сто пятьдесят, чуть больше одного процента выходит. Но, думаю, удастся ли всё это Косушкину объяснить, а также другим, которые вообще в сельском хозяйстве ни бельмеса? В общем, не самая спокойная ночь в моей жизни это была.