Валерий Попов - Что посеешь...

Но это, как говорится, бытовая сторона. Больше всего расстроило меня другое: только тут я понял, что такое должность директора! Времени и сил для научной работы нисколько не остаётся!

Станцию строить надо, и все вопросы сходятся ко мне, — а я в таких вопросах, где практическая смётка и хитрость нужна, всегда был полный профан!

То есть, например, по плану нужно построить двухэтажное здание для лаборатории. А строительных организаций, таких, как сейчас, тогда не было ещё — надо было строить хозяйственным способом, то есть доставать где-то кирпич, известь, шифер для крыши и сотни других материалов. Потом находить где-то строителей, договариваться с ними, хитрить. В общем, от этой должности я за год остатки волос порастерял! Но всё же выстроил там лабораторию (там, куда мы с тобой едем сейчас), четыре дома, котельную, паровое отопление к домам этим провёл. Потом в Смольный поехал, где наши местные власти размещаются, и говорю секретарю обкома по сельскому хозяйству (мы с ним давно знакомы были, в аспирантуре вместе учились): «Спасай! Снимай меня с должности директора, назначай рядовым научным сотрудником!» Усмехнулся он, говорит: «Впервые человека встречаю, который не повысить, а понизить его просит!» — «А я вот такой, — говорю. — Понизь! Ни о чём больше не мечтаю — только об этом!» Он говорит: «Ну хорошо. Только просьба у меня: продержись ещё немножко, пока мы человека на твоё место подыщем!» — «Немножко? — спрашиваю. — Это сколько?» — «Ну, — говорит, — что-нибудь месяца два». — «Хорошо, — говорю. — Месяца два продержусь!» И вскоре вызывают меня снова к нему. Сидит у него в кабинете здоровый такой краснолицый мужик.

«Познакомься вот, — секретарь мне говорит. — Это твой новый директор». — «Искренне рад! — говорю. — От всей души!» — «А ты, — секретарь говорит, — назначаешься начальником отдела селекции!» — «О большем, — говорю, — я и не смел мечтать!»

Вот радость была! Снова я селекцией стал заниматься. Тут внимание моё на рожь обратилось. Поскольку более важной культуры нет сейчас. Пшеница — это всё-таки булка.

А рожь — чёрный хлеб, ржаной. А хлеб, как говорится, всему голова!

До этого, сразу после переезда в Ленинград, занимался я кукурузой. Дано мне было ответственное задание — восстановить вировскую коллекцию сортов кукурузы, пересеять все семена, получить новую репродукцию, — а то за время войны и блокады коллекция состарилась, не пересевалась. Но для этого я специально выезжал на юг, на станцию Отрада Кубанская: в тех краях кукуруза идеально вызревает.

Я посеял один год кукурузу в Суйде — вижу, не вызревает она, початка с зёрнами не даёт в условиях холодного северного лета — и отказался от неё. Природа, к сожалению, не резиновая, её нельзя до бесконечности растягивать в том направлении, в котором тебе хочется. И перешёл я полностью на рожь. Исконная северная культура, и притом гораздо хуже изученная, чем многие другие. Я уже говорил тебе о ней, сравнивал с кошкой, что поздно приручилась и поэтому плохо слушается. Ну, кроме того, пшеница — это культура господская, её издавна сеяли помещики, поэтому изучена она была хорошо, а рожь — культура бедняцкая, её всегда — чтобы хоть чёрный хлебушек получить — крестьяне сеяли на своих участках, а им уж не до науки было, поэтому селекция ржи практически не велась. В общем, было тут над чем голову поломать, куда приложить полученные знания и опыт.

— Ну и как успехи? — поинтересовался я.

— Как успехи, говоришь? — усмехнулся дед. — Ну что же, сейчас покажу. Нам выходить: станция Суйда!

— Ах да! Я и не заметил!

Мы вышли из вагона на платформу, спустились вниз. Стуча насыпанной вдоль рельсов крупной чёрной галькой, перешли пути.

Сначала пахло ещё железной дорогой — разогретым железом, креозотом, которым пропитывают шпалы, — потом мы прошли длинный забор, за которым поднимались серебристые цистерны, пошли тропинкою через поле — и запахло сырой землёй.

Сначала мы шли вдоль большого поля, из которого торчали какие-то толстые зелёные стебли, все сплошь обрезанные. Вглядываясь с изумлением в них, я понял вдруг, что это стебли обычной картошки, но почему-то обрезанные почти наголо.

— Чего это вы сделали? — удивился я.

— А, это листья картошки заболели фитофторой. Для того чтобы на клубни болезнь не перешла, пришлось ботву срочно скосить! — рассеяно, думая уже о своём, проговорил дед. — О, вот и рожь! — обрадовался он.

Мы свернули с дороги и, увязая в мокрой земле, свернули на поле. Оно тоже произвело на меня странное впечатление: оно вроде было скошено, но какими-то клоками — местами торчали лишь короткие оставшиеся обрезки стеблей, местами нормальная рожь, со стеблями и колосьями, стояла созревшая, пожелтевшая, но не убранная, — это напоминало стрижку головы парикмахером, у которого то и дело ломается машинка.

— Вспоминается одно печальное классическое стихотворение, — съехидничал я. — «Только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она!»

— А? — словно издалека рассеянно откликнулся дед. — А, ты про это, что ли? — Он кивнул на торчащие местами растения. — Уберём, уберём! То есть уберут хозяйственники, обмолотят. Не беспокойся, не пропадёт! Но только нас, селекционеров, интересуют, прежде всего, те растения, которые удались: мы их в первую очередь снимаем, обмолачиваем и готовим к следующему севу, чтобы в следующем севе только одни удачники участвовали.

— А это, значит, неудачники? — Я с сочувствием посмотрел на бесприютно раскачивающиеся под холодным осенним ветром колосья.

Дед подошёл к одному такому несжатому участку, цепко схватил пальцами крайний колос, потрепал его, потом, с сожалением сморщившись, отпустил. Колос покачался на стебле и обиженно, как мне показалось, застыл.

— Да, неудачная делянка! — продолжая болезненно морщиться, проговорил дед.

— А где удачные? — спросил я.

— Удачные... вот! — Дед показал на торчащие из земли жёлтые обрезки. — Собраны уже... и в основном изучены — к севу готовим!

— А отчего получаются одни удачные, а другие неудачные? И что считается удачным, а что неудачным? — задал я глубоко взволновавший меня вопрос.

— Ну, если говорить только о ржи, а не о чём-нибудь другом, — усмехнулся дед, — то существует сорок шесть чётких признаков, по которым рожь считается удачной или неудачной. В признаки эти входят: размер и форма семян, устойчивость к болезням, скороспелость, зимостойкость, соотношение масс колоса и соломины, прочность и длина соломины, химический состав зерна, устойчивость к засухе, пригодность к механизированной уборке... Всех признаков я не буду тебе перечислять: всё равно не запомнишь. Для начала выделю тебе то главное, чего я добиваюсь у ржи. Это высокая урожайность и — неполегаемость. Потому что рожь, полёгшая от ветра и дождей, — наполовину погибшая: колосья путаются со стеблями, трутся, осыпаются, при уборке комбайном ещё теряется много зерна... В общем, полегаемость ржи едва ли не главный бич. Видишь, неудачники как согнулись и перепутались, — кивнул дед. — Поэтому в следующий заезд их уже и не берём.