Валерий Попов - Что посеешь...

— Да... — Я с некоторой даже завистью посмотрел на него: за семьдесят лет ему уже, а какие весёлые у него друзья — интересней даже, чем у меня.

— Вообще, знаешь... — заговорил дед. — Чем определяется интересность жизни того или иного человека?.. Уровнем его собственной любознательности. Когда человеку всё интересно — и жизнь его интересна. А когда его ничего не интересует... — Дед покосился на меня. — Дарвин в твоём возрасте... жуков уже сажал в рот! Знаешь хоть, кто такой Дарвин?

— Происхождение человека открыл... от обезьяны.

— Ну, правильно, — усмехнулся дед. — Что труд сделал из обезьяны человека... а отсутствие труда... делает всё наоборот!

— А зачем Дарвин... жуков в рот сажал? — спросил я.

— Потому что интересно всё было ему! Идёт однажды по лугу — маленький ещё — вдруг видит: удивительный жук бежит — ярко-зелёный! Он схватил его в кулак и держит. И тут второй жук бежит — полосатый! Дарвин во вторую руку его схватил. И тут вдруг появляется третий жук — жук-олень! Дарвин на секунду оторопел, потом быстро первого жука в рот положил, чтобы не потерять, и жука-оленя схватил! Вот как учёные начинаются! Ты небось жука в рот не положишь! — Он с сожалением посмотрел на меня.

— Положу! — твёрдо сказал я.

Мы вышли на край широкого распаханного поля. По краю его поднимались белые трёхэтажные дома. Из-за крайнего дома с тарахтеньем выехала сеялка и поехала по полю.

— Вот отсеемся сейчас, — проговорил дед, — потом семена сортов, принятых уже, начнём рассылать. Лаборантки уже сидят целые дни, мешочки шьют по десять килограммов. Тысячи посылок рассылаем по всей стране. Почта просто стонет от нас! — гордо проговорил дед.

Сеялка, тарахтя, ехала по полю. Николай Васильевич неподвижно, ссутулившись, сидел сзади — только руки его время от времени шевелились. Сеялка уехала далеко, потом вернулась, снова уехала, снова вернулась, а Николай Васильевич всё сидел, даже не слез поразмяться. Я незаметно попробовал хотя бы некоторое время держаться так же, не двигаясь, как он, — и скоро почувствовал, как тело заломило и закололо.

«Надо же, какие выносливые есть люди!» — глядя на Николая Васильевича, подумал я.

— А могу тебе и первые всходы уже показать! — оживлённо проговорил вдруг дед. — Там, где самые первые посевы у нас, уже взошло! Как там — был сегодня? — спросил он у проезжавшего мимо, сгорбившегося Николая Васильевича.

— С утра был! Хорошо взошли! — На пыльном лице Николая Васильевича прорезалась улыбка.

— Пошли, сходим пока! — Дед подтолкнул меня.

Мы пошли по тропинке с краю поля.

«Сколько ж он может двигаться, в свои-то годы! — уже с отчаянием подумал я вдруг. — У меня ноги уже гудят, а он всё не остановится!»

Мы подошли к частично убранным делянкам у самого леса.

— Ну, здесь у нас специалисты по защите растений трудятся, — сказал дед. — Заражают мои сорта разными болезнями, смотрят, как те их воспринимают. Поэтому на отшибе и обосновались, у леска, чтобы зараза на остальные посевы не перешла. Так!

Дед перепрыгнул канаву, я за ним, и мы углубились в лес, потом по узкой тропке стали спускаться в сырой овраг.

На дне оврага дед остановился.

— Смотри! — Он показал на светлую струйку, вытекающую по деревянному жёлобу в маленькое озерцо, выложенное красивыми аккуратными камнями. — Источник мы тут нашли, и оборудовали с друзьями его, и даже название сами придумали: Слеза Нефертити! — Он поднял палец.

Мы полезли на другой склон оврага, поднялись наверх, выдрались через кусты на широкое поле. То ли паутинки, то ли куски коры попали мне за шиворот — спина слегка зачесалась.

— Ну, смотри! — торжественно проговорил дед.

Всё поле было покрыто словно зелёным пушистым ковром — ровная красивая травка покрывала его.

— Какой цвет, а? — восхищённо проговорил дед. — Изумрудный, наверное, да? Наверное, изумрудный — точнее не скажешь?

Я присел, потрогал крайнюю травку.

— Какая нежная, — проговорил я.

— Сейчас нежная, — проговорил дед, — а потом — перезимует, на следующее лето тяжёлый колос будет держать! Главное, чтобы перезимовала хорошо! Поэтому самой ранней весной, только снег стаивать начнёт, я уже на поле бегу, смотрю: как она, моя озимая рожь, не заболела ли за зиму чем-нибудь? Нет, ты скажи: видел красивее что-нибудь этого цвета?

— Нет, не видел! — искренне проговорил я.

— И не увидишь! — обнадёжил меня дед. — Ну а когда снег падать начнёт, изумрудное с белым — это вообще сказка!

— А когда снег пойдёт? — поинтересовался я.

— Точного числа назвать не могу! — усмехнулся дед. — Может быть, ты знаешь?

Домой к нему мы добрели уже в темноте. Верней, добрёл я, а он шагал как ни в чём не бывало и ещё громко разговаривал с разными встречными, — но я плохо уже понимал, о чём речь.

У него я сразу же плюхнулся на диван, но долго ещё слушал, как к нему — в соседнюю комнату — приходили всё новые его друзья и знакомые, оттуда доносились голоса, хохот.

«Надо же, какие бодрые!» — с завистью думал я.

Потом я заснул. Проснулся я, когда было уже светло. Я заглянул в соседнюю комнату — деда не было, потом в прихожую — резиновые сапоги его ушли.

«Сколько же времени сейчас?»

Я торопливо пошёл на кухню, распахнул холодильник. Занимаясь завтраком, я вдруг заметил, что в кухне сильно потемнело.

«Как так? Уже вечер, что ли?» Я с удивлением посмотрел в окно.

Из-за леса, постепенно закрывая всё небо, поднималась страшная туча — чёрная, с фиолетовым отливом. В кухне стало совсем темно — хоть включай лампочку! — а пространство за окном вдруг всё заполнилось белыми штрихами.

«Да-а-а! Вот и снег!» — подумал я, но вдруг услышал какой-то треск. Я подошёл ближе к окну и увидал, что по ржавому подоконнику прыгают белые шарики.

«Град! Это же град! — в ужасе понял я. — Вон как бьёт — кровельное железо прогибает! А там стоит нежная травка!»

Я выскочил в прихожую, надел куртку, ботинки и выбежал. Я прошёл первое поле, вчера засеянное, — этим семенам град, наверное, не грозит? Потом я прыжком через канаву запрыгнул в лес, прошёл овраг, продрался сквозь кусты.

Всё поле было засыпано белыми шариками — над ними торчали изумрудные травинки. Метрах в двадцати я увидал деда, помчался к нему.

— Ну как? — с трудом переводя дыхание, проговорил я.

— Что как? — С некоторым удивлением он посмотрел на меня.

— Как что? — Я даже с досадой посмотрел на него. — Ведь град же!

— А-а! — Дед внимательно посмотрел на меня. — Заволновался, значит? Ну, хорошо! К счастью, на этой стадии град для озимой ржи не опасен: попадает на травинку, та мягко сгибается, градина скатывается, растение разгибается как ни в чём не бывало! Видал? — Дед показал на поле.

— Тогда хорошо! — с облегчением проговорил я.