Валерий Попов - Что посеешь...

За высоким столом из досок сидели две женщины. К столу была привинчена какая-то маленькая машинка, раструбом вверх. В другом конце площадки сидел худой человек в кепке, покрытый толстым слоем пыли. Он сидел на маленьком деревянном стульчике и развязывал, положив его перед собой на пол, пыльный сноп.

— Вот, познакомьтесь, — сказал дед. — Это мой помощник, Николай Васильич!

Помощник улыбнулся, коротко и устало.

— А это мой внук Александр!

Я поклонился.

— А это помощницы мои! — весело проговорил дед, поворачиваясь к женщинам.

— Внучок ваш? Похож, похож! — заговорили они.

— Давай, Николай Васильич, — сказал дед. — Иди узнай насчёт сеялки!

Николай Васильевич кивнул, поднялся и, стряхнув с себя ладонями пыль, вышел из сарая.

Дед, держа в руках вынутый нами в поле экземпляр, сел на низенький стульчик. Рядом лежала доска с глубокими зарубками.

— Вот видишь, — сказал дед. — Доска эта давно мне уже служит. Вот под эту зарубку — сто сорок сантиметров — я «ярославну» подбирал, под следующую вот эту — сто двадцать — «волхову», а новый сорт должен за эту вот зарубку не заходить — за один метр!

Дед приложил наше растение к метру — колосья слегка заходили за отметку.

— Годится! — успокаивающе проговорил я.

— Надеюсь, это ты не подумавши брякнул? — Дед зло посмотрел на меня и отбросил наше растение в сторону.

Я расстроенно замолчал.

— Ничего! — Дед поднялся. — Найдём, что нужно! Вон какой запас! — Дед кивнул на штабеля снопов, закрывающие окошки под потолком.

— И всё это надо просмотреть? — ужаснулся я.

— Всё это и ещё пять таких же сараев! — усмехнулся дед. — И как можно скорее: сев не ждёт!

Он взял из крайнего штабеля огромный сноп, положил его на пол и осторожно развязал — растения с сухим шорохом рассыпались. Дед, присев на стульчик, брал по одному растению — пучок стеблей с колосьями на одном корне, — прикладывал к мерке, отбрасывал. Так он перебрал весь сноп, поднялся; осыпав пылью голову и плечи, снял со штабеля следующий сноп, положил, развязал.

Монотонность его движений усыпляла. Из забытья меня вывел голос деда:

— Обмолотите, пожалуйста, это, Надежда Ивановна!

— Годится? — обрадовался я.

Дед молча приложил опять растение к доске — верхушки колосьев не доставали до метровой зарубки. Потом дед снова протянул растение женщине за столом.

— Хорошо! — сказал я.

— Хорошо, но мало, — усмехнулся дед.

Женщина сунула колосья в раструб машинки, нажала кнопку — машинка заверещала. Потом Надежда Ивановна вынула пустую солому и отбросила в сторону, а другая женщина выдвинула сбоку машинки ящичек с зерном, взяла со стола громко шуршащий пергаментный пакет, высыпала зерно в пакет. Потом списала какой-то номер с бирки, отвязанной дедом от этого снопа, на пакет и в тетрадь и поставила этот пакет в ряд других похожих пакетов, стоящих в блестящей жестяной коробке, — штабель таких продолговатых прямоугольных коробок, уже закрытых, стоял перед ней.

А дед уже стаскивал сверху следующий сноп.

Я вздохнул и присел на корточки.

— Притомился? — проговорил дед. — Быстро! Тогда я скажу тебе, что это только начало дела. Так и быть, ради тебя покажу, что после этого надо делать!

Он взял одну из блестящих коробок, открыл, достал пергаментный пакет, высыпал из него зерно на ладонь, сморщившись, посмотрел — и высыпал это зерно в большой ящик, где уже была беспорядочно насыпана гора зерна. Потом он высыпал на ладонь зёрна из следующего пакетика, посмотрел и тоже выбросил их в общую кучу.

— Чего это ты делаешь?

— Так называемый малый анализ, — ответил дед. — Отбираю только лучшие зёрна для посева — крупные, не пожухлые — и которых много в пакете. Остальные выбрасываю.

Только, наверное, пятый пакет дед поставил обратно в коробку, предварительно ссыпав туда зёрна.

— Хорошее зерно?

Дед кивнул.

— И знаешь, сколько таких движений надо мне сделать? — спросил дед. — Несколько сот тысяч! Причём это только лично мне — никто, кроме меня, не может решать, сеять эти зёрна или не сеять, — всё-таки я сорт, вывожу, а не дядя Вася! Примерно десять тысяч растений отбираем для сева.

— Да, — проговорил я, — слушай... одной вещи я не понимаю... сейчас же осень... а сеют ведь весной?

— Рожь, чтобы ты знал, — проговорил дед, — сеют большей частью осенью — на зиму. Так называемая озимая рожь! Слыхал?

— А зачем на зиму-то сеют её?

— Затем, что до зимы она проходит очень важные стадии, из земли вылезти успевает — и весной уже всё не с начала начинает, а с середины! Раньше поспевает, лучше созревает, иначе не успела бы: лето ведь короткое в наших краях.

— Ага! — кивнул я и вытер пот. Что-то позорюсь я нынче раз за разом.

Потом дед просмотрел пакеты ещё в нескольких блестящих ящиках и ставил ящики к стене — они уже образовали большое трюмо, отражающее нас.

За закрытыми воротами послышалось тарахтенье, дед распахнул ворота, и в сарай въехало сооружение на высоких колёсах. За рулём сидел водитель, а сзади, на маленьком приподнятом кузове, сидел Николай Васильевич, ещё более запылившийся. Агрегат остановился, Николай Васильевич снял с кузова несколько больших пластин с белыми стаканчиками, торчащими в них.

Женщины стали открывать уже просмотренные дедом зеркальные ящики, брать оттуда пергаментные пакеты и высыпать из каждого пакета зерно в отдельный белый стаканчик.

— Вот, — сказал дед. — Этот набор стаканчиков называется «кассета».

— А весь этот агрегат — сеялка?

Дед посмотрел на меня, потом кивнул.

Наконец женщины заполнили зёрнами все стаканчики в пластинах, и Николай Васильевич задвинул их в кузов сеялки.

— Вот теперь, — сказал дед, — сеялка пойдёт и всыплет на строго намеченную делянку семена от определённого растения. Взойдёт, на следующее лето вызреет — и вся картина как на ладони.

Тарахтя, сеялка с Николаем Васильевичем выехала за ворота. Дед подошёл к штабелю и стал снимать следующий сноп.

— А пойдём поглядим, как сеялка сеет, — сказал я.

— Что, надоело уже? — Дед посмотрел на меня. — Эх ты, товарищ Микитин! — проговорил он.

Мы вышли за ворота, пошли к полям.

Навстречу нам попался сутулый дядя в зелёном плаще.

— Привет! — поздоровался он с дедом. — Внучок твой? — Он насмешливо поглядел на меня. — Не похож.

Мы разошлись.

— Кто это? — поинтересовался я.

— Друг мой, Платон! — улыбнулся дед. — Селекцией трав занимается, клевера и люцерны. Когда мы с ним вдвоём только переехали сюда, решили по его предложению кур завести, чтобы нормально питаться. Он, вообще, мужик такой — всё время гениальные идеи его посещают. Ну, купили мы у старушки цыплят, посадили их в загон из сетки, стали кормить. К осени выросли они — Платон говорит: «Ну всё — сейчас будет суп!» Открыл ворота, с мешком в руках как прыгнет туда. Ни одной не поймал. Куры наши — фыр-р! — по всему посёлку разлетелись. Бегали мы за ними, бегали высунув язык. Потом Платон вдруг останавливает двух сопливых мальчишек. «Рогатки есть у вас?» — спрашивает. «Ну, есть», — отвечают они. «Дайте-ка!» — Платон им говорит. Взяли у них рогатки — и ещё недели две по посёлку за курами нашими гонялись, пытались хоть одну подстрелить! — Дед захохотал.