Игорь Адамацкий - Созерцатель

Сын поехал на рынок за цветами, семьдесят гвоздик по числу лет матери. На рынке гвоздик не оказалось, но у магазина девушка с корзиной торговала гвоздиками по госцене, по тридцать копеек за штуку. Вы можете мне подобрать семьдесят гвоздик, спросил он. Нет, ответила продавщица, в одни руки могу продать только пятнадцать. Мне нужно семьдесят, сказал он, напрасно вы не доверяете, я же не пойду на рынок спекулировать вашими гвоздиками. Не могу, ответила продавщица, только пятнадцать в один руки. У меня умерла мать, сказал он, мне нужно семьдесят гвоздик на ее могилу. Не могу, сказала продавщица, только пятнадцать в одни руки. Покупатели вокруг зашумели, отпустите ему, говорят. Хорошо, сказала продавщица, только я вам дам не все красные, а красные и розовые. Все равно, сказал он, лишь бы семьдесят. По числу лет матери. Мне на могилу. У меня мать умерла. Она любила эти цветы. Он завернул цветы в бумагу понес домой. Дома уложил цветы в мокрую тряпку и отправился на вокзал на электричку. Когда приехал, узнал, что гроб готов и обит белой и красной материей, получилось очень красиво, даже празднично. Кто привезет гроб к моргу, спросил он. Тебе, сказал зять, нужно идти к моргу, туда подъедет телега и привезет гроб, ты внесешь и оставишь до субботы. Хорошо, сказал сын, я поставлю гроб рядом с каталкой, где лежит она. Только очень боюсь, что в такую жару она не выстоит. Хотя санитар обещал сделать все, как надо, я дал ему сорок пять рублей. Он жулик, сказал зять, а ты наивный человек, хотя и дожил до седин. Нельзя верить людям. Нет, сказал сын, я верю, пока меня не обманут, а потом не верю. Он снова пошел в приемный покой больницы, и медсестра в белом халате протянула коробочку, где лежал ключ от морга. Сын понял, что она не хочет прикасаться к этому ключу.

Он взял ключ и пошел по больничному саду к моргу дожидаться телеги. Сел на ступеньки и слушал шум листвы над головой. Было жарко, душно, и даже слабый ветер наверху не разгонял застойной жары. Через полчаса подъехала телега с веселым, добрым возницей.

Гроб был красивый, обит белым и красным сатином, на дне под покрывалом были сухие, свежие, приятно пахнущие стружки, и в изголовье лежала наволочка, набитая стружками. Хорошая домовина, подумал сын, мать будет довольна. Он с возницей снял гроб, потом опять поставил на телегу, вспомнив, что не открыл двери морга. Снял висячий замок, повесил на ручку, открыл высокую дверь, стараясь не дышать, потому что оттуда тянуло запахом. Затем вместе с возницей внес гроб и поставил рядом с топчаном, потом передвинул топчан ближе к каталке, где лежала мать, поставил гроб на топчан. На лице матери была марлевая повязка, видимо, пропитанная каким-то раствором, лекарством, подумал сын. Он вышел, возница сидел на телеге и держал в руках вожжи. Хорошая лошадь, сказал сын. Да, ответил возница, она сама знает дорогу. Мне приходится возить сюда гробы, и лошадь сама знает дорогу, никогда не сворачивает в сторону, а прямо сюда идет. Сын сунул вознице в карман металлический рубль с изображением вождя, закрыл на замок дверь морга, отнес ключ в коробочке и отправился в дом матери. Там шли приготовления к поминкам. Соседки, подруги матери, варили студень, кто-то ходил в магазин за хлебом, огурцами, помидорами, сыром. Колбасы в магазине не было, и за колбасой кто-то поехал в город. Водка в магазине была, и зять принес тридцать бутылок. Пятницы не было, а в субботу были похороны. С утра сын отправился на кладбище неподалеку от поселка на горке рядом с железной дорогой. С ним пошли три добровольных копальщика, один молодой и два пожилых. Им не раз приходилось копать могилы, они знали, как это делается. Дорога на кладбище, вернее, тропинка, проходила близко от железной дороги, и пока шли, пришлось дважды останавливаться и отходить в сторону от проносящихся поездов. Кладбище было хорошее. Высокое, сухое, но очень тесное.

Сыну показалось, что люди стали чаще умирать. Когда девятнадцать лет назад хоронили отчима, думал он, на кладбище было всего пятьдесят могил или около того, и можно было выбрать любое место, а сейчас, наверное, больше тысячи. Местами между могилами приходилось пробираться боком, поджимаясь, чтобы не запачкаться об ограды. Тяжело будет нести гроб, сказал старший копатель. Придется нести над головами. Придется нести от главной дороги, сказал сын, я помечу путь. Мы справимся к двенадцати, сказал старший копальщик. А похороны в два, сказал сын, вы сможете подождать. Конечно, подождем, ответил старший копальщик. Сколько вам принести водки, спросил сын. Двух бутылок хватит, ответил старший копальщик. Однако копать трудно, потому что тесно. Да, ответил сын, очень неудобно разворачиваться. Ничего, сказал старший копальщик, как-нибудь приспособимся. Я принесу вам к одиннадцати, сказал сын. Он вернулся в дом матери, взял несколько помидоров, огурцы, хлеб, колбасу, которую к тому времени привезли из города, две бутылки водки, положил в сумку и пошел на кладбище. Там работали на совесть. Могила была достаточно глубока, но землю приходилось бросать на соседние могилы и на могилу отчима, чтобы не осыпалась. Хорошо, сказал сын, к двенадцати вы, наверное, кончите. Копальщики обтерли руки о штаны и отошли к соседней могиле за столик, сели на скамейку, смотрели, как сын вытаскивает бутылки, стаканы и закуску. Копальщики предложили ему выпить, но он отказался и ушел. Только бы не было дождя, сказал он, уходя, а вы сможете подождать. Подождем до двух, сказал старший копальщик. Сын вернулся в дом матери и затем отправился к моргу, куда должен был прибыть катафалк и автобус, заказанные зятем. Едва удалось уговорить этот катафалк, рассказывал зять. Он весь развален и мог не завестись, мотор очень старый, еще довоенных времен. Заведется, сказал сын, мать была везучая. Он пришел к моргу за четверть часа до катафалка.

Возле морга были люди, друзья и знакомые, и родственники зятя, пришедшие проститься. Сын постоял, посмотрел на них и отправился за ключом. В приемном покое медсестра протянула ему коробочку, он взял ключ и вернулся к моргу. Снял висячий замок, открыл дверь, оттуда потянуло таким сильным запахом, что все отошли в сторону. Неужели санитар Леня обманул, подумал сын. Помогите кто-нибудь, сказал он мужчинам, нужно положить мать в гроб, а мне как сыну нельзя этого делать. Да, сказал один из мужчин, вам нельзя ни нести, ни копать могилу, ни опускать, такие правила. Несколько мужчин, решившись, вошли внутрь и с трудом переложили мать с каталки в гроб, потом вышли и отправились искать, где можно помыть руки. Она течет, сказал один мужчина, и у нее все лицо черное. Нельзя открывать лицо при прощании. Обманул санитар, подумал сын, обманул и ничего не сделал. Сука. Обманул, гад, сказал сын подошедшему зятю. Я тебе говорил, ответил зять, нельзя верить людям, а ты наивный человек, хоть и седой и давно на свете живешь. Гроб с телом матери, закрытый покрывалом, поставили на катафалк, где все дребезжало и тряслось, такой он был старый. Довоенных времен, сказал весело водитель катафалка. Люди сели в автобус, который тоже был здесь, и все отправились к дому, где до того жила мать. У парадного гроб вынесли из катафалка, поставил на два табурета, вокруг гроба столпились люди, молчали, кто-то плакал, кто-то рыдал, кого-то оттаскивали от гроба, чтобы не случилось обморока. Сын никогда не думал, что мать так хорошо знают и любят, иначе бы не плакали и не рыдали. Когда кто-то открыл ее лицо, сын посмотрел на нее. Ее лицо было черным, лоб, нос, щеки и подбородок были черными, из левого угла глаза вытекала струйка крови. Ах Леня-сука, думал сын, обманул, гад. Когда все, кто хотел, простились, мужчины на руках трижды подняли гроб вверх, затем снова поставили в катафалк, люди сели в автобус и поехали на кладбище, которое было совсем недалеко.