Игорь Адамацкий - Созерцатель

Ответа не последовало, и явственно слышалось чье-то дыхание, легкое и светлое, и К. М. продолжал:

— Вы можете быть совершенно уверены, что все, о чем вы мне расскажете, останется тайной для всех в этом мире, где не осталось никаких тайн. Вам требуется участливый, дельный, дружеский совет, не так ли? Если вы молчите, то так и есть... Ну хорошо, если вы не желаете раскрывать своего голоса, я попытаюсь по вашему дыханию определить, что произошло и что вы от меня хотите услышать.

Дыхание на миг прервалось, но затем снова возобновилось, и стало еще тише, еще светлее и ровнее.

— Очень хорошо, — сказал К. М. — Давайте сделаем так. Поскольку связь, электрическая или иная у нас с вами установилась, я попробую, закрыв глаза, настроиться на вашу собственную волну и попытаюсь увидеть, угадать, кто вы и зачем...

Он откинулся в кресле, закрыл глаза, чтобы свет из окна не мешал сосредоточиться, и замолчал, с непонятным страхом ожидая, что там, на другом конце вдруг повесят трубку, и что-то важное, непроясненное исчезнет без следа. Он молчал минуты три, слушая все то же ровное светлое дыхание.

Сначала его внутреннее зрение было пусто — только рассеянный неяркий свет, но постепенно перед глазами обозначилось пятно, светлее, чем остальное поле, и это пятно начало обретать очертания, плавную пространственность.

— Кажется, вижу, — громко прошептал он. — Вы — молодая женщина. Вашего лица я пока что не узнал, но вы — молодая женщина, это точно.

Дыхание в телефоне едва заметно изменило ритм, и К. М. понял, что угадал.

— Что-то птичье есть в вашем облике, — увереннее продолжал К. М. — Да, несомненно что-то птичье. Какая-то мягкая и одновременно стремительная линия. Что-то предполетное, редкое и одновременно знакомое. Голова... округлая. Волосы... каштановые. Глаза светлые. Стоп, — поправил он себя, — цвет глаз неопределим, глаза закрыты большими непонятными очками, зачем?

Дыхание снова незаметно изменилось и снова стало тихим, ровным, светлым.

— Подбородок, — продолжал К. М., — нет, не вижу. Падает на лицо посторонняя тень.

Он не договорил, дыхание исчезло, и даже сигнала отбоя не было слышно. Он подул в телефонную трубку, постучал по рычагу аппарата, — безуспешно: телефон умолк. Ну и дела, подумал К. М., как же мне завтра шефу доложиться? Он вышел из-за стола, зажег свет, подошел к окну. Далекий объект, меняя очертания и источая бледный розовый свет, медленно всплывал вверх, уходя на северо-восток.

К. М. постоял у окна, наблюдая, затем походил по кабинету, пытался читать, но глаза не видели строчек и взор тщился ускользнуть за книгу, будто самое важное помещалось там, в пустоте. Затем он примостился поудобнее в кресле и мгновенно уснул.

Проснулся он ровно в шесть утра, ощущая в теле и голове странную свежесть и вдохновение. Хотелось двигаться вольно и размашисто, прыгать, петь, сочинять стихи. Это уж дудки, подумал он. Вышел из-за стола, вернул креслу его привычное положение. Оглядел кабинет, проверяя, закрыто ли окно, поднял трубку телефона, там был длинный гудок. Все в порядке, подумал он с непонятной неприязнью неизвестно к кому, экий авантюризм. Порядок, то есть абсурд, всеобщий закон бытия. Анархия познания обретается утратой свободы заблуждений. Он долго ходил, курил, размышлял, что, возможно, напрасно связался с этой работой и что лучше всего бросить, что есть и чего быть не должно и удрать куда-нибудь подальше. Нет, думал он, всюду слишком много туристов. Мир не принадлежит себе. Он принадлежит туристам, и это хуже всего остального.

Марина жила неподалеку, и путь к ней занял минут двадцать неторопливого хода.

Квартира была коммунальной, такой же огромной, как и та, где он жил сам. Входная дверь была приоткрыта, никаких звонков на стене не виделось, и К. М., войдя в гигантский коридор, направился вдоль дверей, отыскивая нужный номер. Он постучал осторожно, учитывая, что час ранний и люди спят.

— Входи, балда! — раздался приятный голос из-за двери.

К. М. вошел, огляделся. Большая комната, метров двадцать пять, заставленная мебелью, имела опрятный вид. Откуда-то из-за шкафа вышла женщина, черноволосая, лет тридцати, с живыми глазами, приятным, стремительного рисунка, лицом и остановилась, улыбаясь.

— A-а, это ты, балда номер четыре, проходи.

К. М., не отвечая, протянул коробку с наркотиком и собирался уйти, но Марина придержала его за рукав.

— Не злись, чудак-человек. Я ко всем так обращаюсь. Для меня всякий мужик — балда. А ты, может, и не балда. Надо проверить. Проходи. — Она указала на диван у стены. — Да сними ты плащ и лапти. Вон вешалка. Внизу шлепанцы... Вот и молодец. Теперь проходи и садись. Дай-ка я тебя разгляжу, коллега.

Она села напротив на стул и уставилась в лицо К. М. Он ответил ей бесстрастным насмешливым взглядом.

— Как отдежурил смену? Не надоело?

— Да вроде ничего. Только скучновато по первости. Читать надоело. А другим чем заняться — нечем.

— А это что у тебя за книга?

— Роман графа Толстого «Война и мир».

— Надо же! Я думала — Библия. А это — роман. Интересный? Фантастика или детектив?

— Всего помаленьку, но больше из старинной жизни.

— А, понимаю, — сказала Марина, — значит, про любовь.

— Отчего же непременно про любовь? — рассмеялся К. М.

— Да так уж. В старину им делать было нечего, вот они про любовь сочиняли и вправду, и в шутку.

— Почему же? Они землю пахали, ремесла заводили, дороги прокладывали. Во всякие времена дела много. Да и бездельников хватало всегда. Вот ведь и вы — не семеро по лавкам?

— Да, я одна, — сказала Марина, — но не бездельница. Я женщина с досугом, а это почти — с состоянием.

— Это хорошо, — солидно рассудил К. М., — досуг — это важно. Ученые люди говорят, в будущем, дале-е-оком — предале-е-еком, вся наша жизнь будет один досуг и ничего более.

— Да ну? — удивилась Марина, вскидывая тонкие брови. — Так ведь люди сопьются и вымрут от такого обилия.

— Неправда ваша, не вымрут. Они станут образованнее, энергичнее, тоньше, всемогущее...

— Да ты еще и романтик! — расхохоталась Марина и вздохнула. — Веришь в таких людей... Посмотреть бы на них. Слушай, любитель романов, хочешь чаю?

— Нет, благодарю, я домой пойду.

— Домой? — переспросила Марина. — У тебя есть дом? Большой? Небось, пятистенок? А при нем огород и всякие каретники, сараи, гумна и прочие службы?

— Это не дом, собственно, а комната небольшая. Узкая и длинная. Неправильной формы.

— Вот видишь, — улыбнулась Марина. — Так что же вы, в конце концов, скитальцы, получили? Кишку иль гроб? Иль государство Чили? А говоришь — дом. Так и про будущих людей врешь. А будут они мелкие, жадные, пузатые — не хочешь таких?.. Тебе у меня нравится?

— Нравится, — огляделся К. М. — У вас тут чисто, тепло. Солнца днем много. Соседи, небось, веселые...