Игорь Адамацкий - Созерцатель

— А что, — спрашивал К. М., — вещи-то меняются?

— Ни в коем случае, голубчик, они прежнее прежнего, это вы меняетесь.

— По каким признакам вы установили?

— Глаза ваши останавливаются на предметах, на каких вы сами их бы не остановили. Руки живут сами по себе, не находят места, как беспризорные. Походка изменилась, вы ходите по коридору несогласованно, левая и правая нога шагают вразнобой. Повороты головы таковы, будто вы ищете то, что вам не принадлежит, или ждете неожидаемого. Вы стали чаще улыбаться. Ну и еще некоторые приметы указывают, что вы меняетесь в непривычную для вас сторону и еще не знаете, чем это обернется.

— Почему вы все это знаете наверное?

— Потому, голубчик, что я пережила свое тело и теперь живу чистым духом и, стало быть, вижу дальше и яснее.

— Вы можете предсказать мое будущее?

— Что вы имеете в виду? — хитро прищуривалась П. П.

— Ну да, я понимаю, ни у кого из нас нет будущего, — увиливал К. М. — Нельзя строить концепцию без учета свободы воли и так далее. А если с учетом, то в конце концов придет какой-нибудь аналитик и всю концепцию пошлет к черту, это так, и все же, все же...

— Нет, голубчик, не могу предсказать, и если б могла, то не стала бы. Предсказывать хорошо по протоптанному, по привычке к жизни, по традиции. А будущее — тот самый оборванный кусочек, какой у вас в запасе — будущее индивидуально, оно не имеет традиции и зависит от вас самих. Ваши рисунки судьбы — в ваших руках. Можете обретать вместе со всеми или терять на особицу, как вам угодно.

— А если этот рисунок выйдет таким неточным, неверным, таким отвратительным, что никто и смотреть на него не захочет?

— Не обессудьте, голубчик, — разводила П. П. сухими руками. — Да и кому охота смотреть на ваши рисунки? Разве что из великой любви к вам? А это тоже, знаете, проблема...

Судьба была любимой темой их разговоров, как нерешаемая задача. Откуда судьба появляется для отдельного человека, в какую сторону двигается и что зависит от судьбносителя, а что от него ну никак не зависит, и всякий раз П. П. подводила к представлению о каком-то «деле» или, еще лучше, «деле жизни», которое должно занимать мысли, чувства, поступки и всякие ощущения любого настоящего мужчины. Слабые, больные, пьяницы и лентяи, разумеется, в расчет не принимались, и, наконец, они договаривались до того, что все-таки все болезни тела, души и государства проистекают от невежества, а уж в невежестве виноват сам человек, ибо кто ж ему мешает избежать заблуждений и приблизиться к судьбе на расстоянии вытянутой руки. Плодоносящая почва всякой нравственности, говорил К. М., это культура, обеднение или уничтожение культуры, в том числе культуры религиозной, культуры веры неизбежно приводит к обеднению или извращению нравственности и тогда возникает порочный круг: государство становится равнодушным к своим гражданам, граждане — равнодушными к своим детям, и дети уж непременно оказываются равнодушными к собственной стране.

К. М. придумывал всевозможные житейские ситуации, могущие возникнуть не по безволию человеческому, а по иным причинам, но старушка, не повышая голоса, но все же взволнованная так, что редкие седые волосы разлетались от головы, и просвечивала лысина, а на щеках появлялся румянец, как от легкого морозца или внезапного стыда, — разбивала тщательно, но невдохновенно выстроенные структуры К. М. Они брали большие листы бумаги, цветные карандаши, чтоб обозначать стрелками разные судьбодействующие силы и, передвигая друг к другу листы, рисовали схемы, фигурки людей, геометрические плоскости, — квадраты, окружности, треугольники, звезды.

Эти взаимные споры доставляли им наслаждение. Логика П. П., профессионально заостренная, точная, непреклонная, ясная и одновременно витиеватая, лабиринтобезвыходная, была художественно убедительна. Со своей стороны К. М., не желавший признавать себя поверженным в споре, зорко следил за ходом диспутации и при малейшей оплошке противницы тотчас решительно устремлялся в образовавшуюся брешь. И часто попадал в ловушку.

Такие вечера, в которые П. П. и К. М. жили как будто совершенно в стороне от всего, что могло замутить чистую мысль и прозрачное слово, в стороне от наружной жизни, которая все более становилась блудливо-никчемной и скучной, такие вечера проходили незаметно и быстро, словно время, ничем своим не занятое, тихо струилось привычными руслами, а эти двое, успевшие выпить шесть литров чая и исписать десяток листов бумаги, разгоряченные так, будто от их согласия зависел мировой порядок, спорили о судьбе, и если судьба — момент выбора, момент истины — существовала, ей пора было проявиться, показать себя, вмешаться и доказать свою бытийность. И что-то похожее, кажется, начинало свершаться.

Когда-то он весьма гордился своими способностями предчувствовать приближение событий, чаще печалящих, чем радующих. И теперь — не вполне уверенный, но в готовности ожидания и приятия — он по некоему внутреннему звучанию представлял себе, как два колеса судьбы, что-то вроде символов Таро, его и еще чье-то стронулись с мест, вошли в зацепление, заскрипели, двинулись, и скоро начнутся перемены людей и обстоятельств и вообще в пределах оглядки мир предстанет иным, буднично-забавным, потаенно-глубоким, и нераскрытые тайны нового придется угадывать по частям, одолевая нетерпение суеты.

Однажды утром — был конец мая — раздался стук в дверь и показалась причесанная голова Марины.

— Привет, чудик! К тебе можно? — Марина вошла целиком, тонкая и красивая, одетая в небесных оттенков брюки, кофточку и блузку, и все было тщательно подобрано, подготовлено, подогнано.

— Садись, — указал К. М. на свободное кресло, — на тебя работает институт красоты?

— Ты считаешь, у меня самой нет вкуса?

— Отчего же? — отвечал К. М., удивленный и визитом Марины и особенно ее торжественным видом. — Ты не собираешься мне делать предложение?

— Разве я похожа на дуру? — рассмеялась Марина, показывая ровные белые зубы. — Ты мужик неплохой, но из тебя путного мужа не выделать. Я два раза ходила замуж и знаю, что это такое.

— Каким же должен быть муж? — без интереса спросил К. М.

— Уметь ходить на коротком поводке и не рыпаться. А в тебе сильны инстинкты свободы. Поводка не подобрать. Ты ненадежный, какой-то временный...

— Пусть так. Выкладывай, зачем пришла.

— Сегодня вечером шеф ведет нас в ресторан. Он послал меня подготовить тебя к этому радостному событию. Ты бывал в ресторане?

— Ресторан, баня, все не русские слова... Это что, надо бриться и вымыть уши?

— Да, шеф любит, чтобы за его столом сидели чистые, умытые, причесанные и со вкусом одетые гоминоиды.

— Я пас. У меня, возможно, есть вкус, но нет одежды. Мое нищенство анонимно, как братская могила. И за столом я скучный. Иди одна.