Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Гарсон! — звучно по-русски крикнул Начтов в глубину зала и помахал рукой. — Шампанского!

Пришло шампанское и закуски помимо тех, что уж были на столе, и скоро все стало, как у людей, и Марину увел на середине зала кто-то усатый, и Начтов там же на середине зала вздрагивал и покачивался с какой-то безусой девицей, и музыка прорывалась сквозь негромкий, но толстый шум голосов, и за столом остались П. П. и К. М.

— Не хмурьтесь, голубчик, — говорила П. П., отпивая из бокала птичьими глотками. — Все будет хорошо. Поверьте мне, старой колдунье. Судьба — моя давняя приятельница, и я попрошу, чтобы она устроила вам долгий-долгий праздник.

— Лучше пышные похороны, — мрачно изрек К. М.

— Это тривиально. Пышные похороны можно устроить и коту. А вам полагается долгий сладкий праздник. Чтоб душу щемило от страха конца. Чтоб сердце болело при виде лица. Чтоб глаза загорались при взгляде в глаза. Чтоб из них пробивалась скупая слеза... Тьфу ты, пропасть, простите, когда я пьянею, то начинаю говорить стихами. Так вы любите праздники?

— Люблю. С надувными шарами и хлопушками.

— Молодец! — похвалила П. П. — Вы необыкновенный человек. Вы любите праздники. Вы получите свой ба-альшой праздник. На всю катушку.

— Когда? Все вы так: наобещаете, а потом — назад пятками, дескать, по пьяне хлестанулась.

— Да чтоб мне на этом месте! — П. П. сняла шляпу с перьями и париком, водрузила на пустую бутылку, почесала лысину. — Не верите мне, поверьте судьбе. Или нет, судьбе не верьте, я ее знаю, она моя давняя подруга. У этой стервы бывают приступы склероза следом за приступами печени, и она вечером забывает то, что собиралась сделать утром. Но у нее есть один очень интересный племянник. Его зовут... — П. П. наклонилась и смотрела светлыми белесыми страшными глазами в лицо К. М. — Я вас сведу и познакомлю. Его зовут Случай. Когда он в хорошем настроении, у него в запасе бездна остроумия и мешок розыгрышей. У него есть одна пушистенькая штучка. Называется «пруха». Я попрошу, он вам подарит. И с этой «прухой» вы сможете желать всего, чего угодно, и все сбудется. Хотите «пруху»?

— Хочу.

— Прекрасно. За «пруху»! — П. П. звонко коснулась бокалом бокала. К столу придвинулась высокая тучная фигура в мундире без погон.

— Ах! — П. П. мгновенно одела парик и оглядела фигуру с ног до седой головы. — Люблю старых капитанов. От них пахнет ворванью, романтикой и карловаровскими каплями.

— И коньячной солью, — добавил моряк. — Разрешите на менуэт?

— Ах, — жеманно произнесла П. П., будто пропела, и подала руку. — Вы еще помните звучание менуэта? А если я поскользнусь на тонкой ноте?

— Тогда мы рассыплемся вместе, — ответил моряк, выводя старуху из-за стола.

К. М. сидел и скучал, глядя, как шляпа с перьями покачивается на горлышке бутылки в такт десяткам ног, бьющих в гладкий паркет.

Вернулась Марина,

— Ты что, чудик, совсем-совсем не танцуешь? — удивилась она, — Совсем одичал. Придется заняться твоим воспитанием. Тебе что старуха шептала?

— Обещала достать «пруху».

— Ну! — обрадовалась Марина. — Дашь поносить на удачу?

— Хоть насовсем. У меня нет желаний.

На следующее утро К. М. с головной болью и унынием на сердце опоздал на службу и тут же получил выговор от шефа.

— Когда же вы просыпаетесь? — удивился К. М. раннему звонку.

— У меня восемьдесят три способа приводить себя в порядок после запойных вечеров. А вот куда ты так внезапно вчера провалился? Потом как раз и началось самое интересное. П. П. такое выделывала с капитаном, — весь зал рты поразевал.

— Мне стало скучно и я ушел спать.

— Тоже мне Печорин! — проворчал Начтов. — Дело, конечно, хозяйское, но не забывай, служба — это служба. Что бы с тобой ни случилось, обязан вовремя явиться на работу.

— Слушаюсь! — рассмеялся К. М. представив себе важность свой работы и ничего не представив, кроме огромного телефона и огромного уха.

К. М. устроился поудобнее и раскрыл тридцать четвертый том сорокатомного издания Пушкина и начал читать, едва скользя взглядом по строчкам. Этот поэт всегда казался непонятным, как непонятна и любовь к нему всякого русского, он всегда носил и не успел поведать некую невыразимую тайну. Его слова были чужды слуху и пониманию современного человека, осатаневшего от суетных забот, в словах поэта было слишком много легкости, свободы, отсутствия надмирных занятий, не считая того, где достать в долг. Снова зазвонил телефон. Вот нелегкая несет, подумал К. М., только что настроясь на размышления, пронизанные сожалением о несовершенстве бытия, проникнутые печалью о быстротечности сущего, — любимый вид занятий бездельников.

— Кха-кха, — откашлялся в трубку мужской голос. — Привет!

— Доброе утро, — ответил К. М. со стандартной бархатистостью в голосе. — Если у вас похудел карман или на душе заскребли кошки. Если ваш внук принес двойку по закону божьему...

Шеф, разумеется, никогда не одобрил бы подобных вольностей с клиентом и всегда советовал удерживаться и по возможности балансировать на грани развязности и внутренней независимости, чтобы сразу сбивать жаждущего утешения с тоскливого настроя.

— Какой внук? У меня и детей-то нет.

— Тогда заведите. Это развлекает.

— Але, мастер, ты погоди. Я — Гоша с киностудии.

— Здравствуйте, Гоша с киностудии, — сказал К. М. — Если у вас обострились отношения с актерами. Если сценарист и худсовет упрямятся, как дорожные инспекторы. Если...

— Ты дашь мне слово вставить? — рассердился голос.

— Я вас слушаю, — кротко ответил К. М.

— Вот и слушай, не встревай. Для начала тебе полагалось бы узнать меня. Мы вместе учились в университете.

— Мы все учились понемногу чему-нибудь и где-нибудь.

— Знаю, — отвечал Гоша, — глава первая, строфа пятая. Ты вспомнил?

— Нет, — признался К. М. — Намекните на какое-нибудь событие, которое должно бы врезаться в память. Потому что я постарался забыть то, чему меня учили, и тех, кто учил, и тех, с кем учился. Все сразу.

— Ладно. Открой сундук воспоминаний и давай пороемся вместе. Может, общих девочек вспомним?

— Едва ли, — прислушался к воспоминаниям К. М., они молчали. — Я девочек ни с кем не делил.

— Тогда кабаки? — предложил Гоша.

— Кабаки, — задумался К. М., — пожалуй... Помнишь, как третьего сентября какого-то года мы объелись сосисками в угловом автомате и нас затем нещадно несло?

— Помню! — воскликнул Гоша. — Несло после пива.

— Пива не было. Или ты был не с нами.

— Да, точно, — согласился Гоша, — пиво было в другой раз. Разбавлено невареной водой. И тогда закрыли «Красную Баварию».

Гоша надолго замолчал, и К. М. начал терять терпение.

— Затягиваешь паузу, — торопил он. — Или вспоминай быстрее или кончаем игры и разбегаемся. Мне надоело.