Игорь Адамацкий - Созерцатель

— А я Адриана.

На площадку направили еще лампы. Побежали к кораблю трое мужиков в водолазных костюмах. В корабле откинулась дверь, водолазы ловко запрыгнули внутрь. Кто-то толкнул К. М. в спину, он схватил девицу за потную руку и побежал к кораблю. У распахнутой двери он остановился и схватил девицу за уши.

— Ты что, любимый, чокнулся? — спросила она.

К. М. отпустил ее уши и нежно погладил по щеке.

— Еще, — сказала она, — можешь поцеловать.

— С незнакомыми девушками не целуюсь, — ответил К. М., мысленно отсчитывая секунды, по пять на каждое чувство и остаток — на мировую печаль.

— Ты чего дергаешься, Менадр? Целуй! Это по сценарию.

— А что Никаноров скажет?

— Ну его на фиг, надоел. Ты симпатичней.

— Не могу, любимая, губы не слушаются.

Девица высвободилась из рук и громко крикнула:

— Григорий Николаевич, а он целоваться брезгует!

Гоша, наблюдавший сцену в черную трубу, как в замочную скважину, оторвался от наблюдений и сказал в рупор:

— Старина, поцелуй разочек, тебя ж не убудет?

— Нет, — сказал К. М., — пусть лучше убьют.

— Тебя и так убьют, — ответил Гоша. — Хоть поцелуй...

— Нет. Умри, но не давай поцелуя без любви.

— Убийцы, готовы?! — крикнул Гоша.

— Не надо! — испугался К. М. и прикоснулся губами к губам любимой, намазанным жирным кремом.

Девица хихикнула, и от нее запахло пивом.

— Щекотно, — сказала она, — еще разочек.

— Стоп! — крикнул Гоша. — Старина, ты же не таракана целуешь! Выдай нежность на лице!

К. М. зажмурился, выдал нежность и поцеловал.

— Милый, — сказала девица, — что ты делаешь вечером? Я так одинока!

— Стоп! — снова закричал Гоша. — Из роли не выходить! Вы что лыбитесь? Анекдоты про меня травите? Всем по местам!

Водолазы вылезли из яйца, К. М. с девицей отошли на край площадки, и все повторилось еще и еще раз, пока, наконец, Гоша не удовлетворился и приказал оператору снимать.

Потом снимали сцену убийства, и К. М. раз тридцать падал, подгибая то левую, то правую ногу. В результате вся сцена была снята, и Гоша объявил перерыв и все потянулись в столовую.

— Моей картине нужен внутренний успех, — объяснял Гоша, макая сосиску в горчицу и целиком засовывая под усы. — Внутренний успех. Временное бессмертие. Есть неоткрытые законы искусства, как есть неоткрытые законы природы и общества. Мы, не ведая о них, все же подчиняемся им, разыгрывая иллюзию свободы воли. Свобода воли без иллюзий есть творчество. Нужно избавить зрителя и человечество от иллюзий. Моя картина должна быть броской, яркой, талантливой. Она зовется «Отражение». Усекаешь смысл? Отражение света, отражение лица, отражение атаки, отражение атаки света на лицо, отражение внутренней растерянности и так далее внутрь и вширь... Когда тебя убьют как последнего человека на земле, зритель должен почувствовать, что мир может продолжаться и без людей.

— Кто ж меня убьет, если я последний на земле?

— Они. — Гоша проглотил пятую молочную сосиску и раздвинул усы в загадочной улыбке. — Это сделают они. — Он помолчал, продолжая таинственно улыбаться. — Всегда должны быть некие «они». Когда они приходят, это очень плохо. Они аналитики и разрушают надежду.

— Ты замечательный художник, Григорий Мякишев, — сказал К. М. — Отныне я стану сниматься только у тебя. Пусть хоть валяются в ногах моих все остальные, я останусь верен твоей творческой манере: все сразу и от конца к началу. Я уверен: твое бессмертное искусство выражает боль нынешнего смятенного и тревожного мира.

— В кинематографе стало невозможно творчески работать, — вздохнул Гоша, — кругом сплошные бездарности в балахонах. Клан. Клака. Клоака.

— Я не покину тебя в борьбе, — с чувством произнес К. М. — А как насчет «прухи»?

— Прости, старина, чуть не запамятовал. — Гоша извлек из заднего кармана брюк серый пушистый комок и положил на стол. — Бери и пользуйся. Характер «прухи» узнаешь сам. Надежность гарантирована. Ручная выделка.

— А-а-а, это вы! — сказал К. М., услышав по телефону знакомое дыхание. Что-то дрогнуло и сжалось в его груди, и сладко заныло сердце. — Здравствуйте, я вас ждал давно. Шесть бесконечных дней пролетели как шесть столетий. — Он рассмеялся, ощущая светлую легкость в груди, как будто крутой комок, распавшись, пошел по телу плавной нежной волной. — Как вы жили это время? — спросил он. — Слышу, неплохо. Наверное, летали очень далеко? Да что это я? Неприлично расспрашивать... Вы знаете, я начал сниматься в кино у своего друга Гоши. Кино — это движущиеся картинки, где люди и звери, как живые. Гошино кино называется «Отражение». Там у него какая-то хитрая символика, тонкие литературные, философские реминисценции, намеки, значит. Я потому согласился, что это мне напомнило вас. Там моя любимая улетает на другую планету. К себе домой. То есть не любимая, вы не думайте, а как будто любимая. Это понарошку, не вправду. Вы простите, что болтаю по пустякам. Когда вы звоните, я теряюсь, так теряюсь, что не сразу нахожу себя, и нахожу не там, где оставил. Вот и теперь, так хочется сказать что-то ужасно важное, чтоб и вас захватило, и меня увлекло. И боюсь: вдруг поймете неправильно? А ведь совершенно необходимо, чтобы вы думали обо мне лучше, чем я есть. Зачем? Это ж ясно: под вашим влиянием я становлюсь иным, острым, блестящим, беспощадным. Как дамасский клинок. Или наоборот, размякаю. Тоже, в общем-то, не годится. Да, вы правильно подумали: я затерялся на поросших бурьяном тропинках. Вы же существо иного склада. Я говорю с вами, как с иностранкой и объясняю вам обычаи и верования своего туземного племени. Я угадал? Вот видите, я был прав: у нас установилась тонкая духовная связь. Спасибо, что вы не смеетесь надо мной. Конечно, в вашем присутствии я слегка глупею. Но это естественно. Я иногда чувствую в себе некий автоматизм. Механистичность, что ли. Но это обычно, это распространено среди людей. Сейчас уже и не определить, кто живой, а кто механический. Мой воображаемый друг поэт Канопус даже стихи набросал про это. Механические люди, заведенные зачатьем, ходят, спят, едят и любят, обездушенные братья. Механическое чувство, синтетическая мысль в инженерии искусства гармонически слились и, с восторгом подражая инстинктивности зверей, без усилия рожают запрограммленных детей. Между ними без обиды, непохожи на других, вымирающие виды, ходят несколько живых, что-то смотрят, что-то ищут странных несколько фигур на унылом пепелище обескровленных культур. Но все время псевдолюди страшно множатся числом, ходят, врут, воруют, любят и читают перед сном. Забавно, не правда ли? Ну, миленькая, не печальтесь, это всего лишь литература. Так сказать, беллетристика, искаженное отражение. Стоит отойти от него, и снова все обретет свои привычные, обычные, приличные, скучные черты. Ну вот, вы уж и улыбаетесь. Я люблю вашу улыбку. Вы знаете, в вас есть что-то трогательное, незащищенное и такое беззащитное, что прямо-таки жалость берет. Хочется над вами руки раскинуть и уберечь. И вы не расстраивайтесь из-за механических людей. Несколько живых все-таки удается обнаружить. Во-вторых механические люди неспособны к хитрости. То есть они пытаются хитрить, но это настолько забавно и глупо, что и хитростью-то не назовешь. Вы уходите? Вам пора? Да, да, я стану ждать и звонка, и дыхания, и улыбки...