Борис Дышленко - Людмила

Я переоделся в джинсы, в свободную полосатую рубашку. Надел бы футболку, но на ней не было карманов, чтобы положить туда сигареты. Спустился по лестнице и, вернув ключ Зигфриду, вышел.

Если от памятника Петру, спуститься по каменной лестнице вниз, то по левую руку до самого мыса протянется белый, песчаный пляж. Там, над скалистым обрывом сквозь густую зелень проглядывают белые корпуса санатория — в моем детстве он назывался санаторий МГБ, а потом, в эпоху больших перемен его, оставив за той же конторой, переименовали в «Гальт». Справа, где песчаная полоска была слишком узка для пляжа, за проволочной сеткой, на крутом склоне расположились один над другим окруженные кустами дощатые домики, принадлежащие гальтскому яхт-клубу; лодочной станции, расположенной дальше, в маленькой бухте, не видно было отсюда.

Во второй половине дня на пляже было все еще много тел, молодых и не очень, парами, компаниями и по одиночке. Все было как прежде и в то же время все как-то неуловимо изменилось, мне показалось, что другими стали море и небо. Я подошел к одному из павильончиков под обрывом (их, впрочем, тоже раньше здесь не было), взял там бумажный стаканчик, заплатив за него двадцать копеек, нашел свободное место среди тел и компаний и сел. Закурил. Справа от меня несколько подростков азартно, хоть и не на деньги, резались в карты, слева на коврике, расстегнув лифчик, лежала ничком какая-то коричневая женщина средних лет, сидевший рядом с ней загорелый тяжеловес, задрав кверху лохматую бороду, допивал из бутылки пиво, впереди, почти у воды человек десять мужчин и женщин играли в мяч — их крики и смех доносились сюда. Да, все было как прежде — это небо и море стали другими. Я погасил сигарету в стаканчике, разделся и пошел к воде.

Ленивая, плоская волна подкатилась к моим ногам. Передо мной, метрах в пятнадцати, на мелкой воде плескались и гонялись с визгами друг за другом какие-то голые люди. Я чувствовал свободное одиночество и независимость от всех этих тел. Не спеша, преодолевая ногами сопротивление воды, я пошел, пока, поднявшись выше бедер, она не подхватила меня. Тогда, взмахнул руками, бросил тело вперед, врезался головой, вынырнул и поплыл баттерфляем, с наслаждением чувствуя каждую мышцу спины. Проплыв метров сто, перевернулся на спину и распластался. Небо было светло-голубое, без единого облачка, плотная волна, держала и баюкала меня, впору было заснуть. Перевернулся и еще минут пятнадцать кувыркался и барахтался в теплой воде, потом повернул к берегу.

Я лег ничком рядом со своей одеждой на горячий песок, положил голову на мокрые руки, и в закрытых глазах поплыли, меняя форму, радужные пятна. Лежал, чувствуя, как, высыхая, стягивается кожа на спине и на плечах. Вот теперь мне показалось,что я никуда не уезжал отсюда. Не было никаких мыслей, ни воспоминаний, была только лень и физическое наслаждение. Не хотелось даже курить, но когда я подумал об этом, захотелось. Я перевернулся на спину и нашел в кармане лежавшей рядом рубашки сигареты. Женщина, застегнув лифчик лежала теперь на спине, большие солнечные очки почти наполовину закрывали ее лицо. Резкая фиолетовая тень упала на нее, толстопузый богатырь появился в поле моего зрения, в руке у него была почти полная бутылка пива. Женщина повернула туда лицо.

— Сколько можно? — равнодушно спросила она. — Пятую бутылку пьешь?

— Что ж поделаешь? — примирительно пробасил бородач. — Здесь пива — залейся. И хорошее, — он вздохнул. — Я слышал, на местном заводе поставили чешскую линию, — он грузно опустился на песок.

— Здесь минеральная вода лучшая в мире, — сказала женщина, — за этим сюда и ездят. А тебе везде только пиво. Посмотри на себя, — ленивым движением вскинув руку, она шлепнула его тыльной стороной ладони по животу.

— Я этим горжусь, — прохрипел бородач. — Что за художник без брюха.

Судя по выговору они были ленинградцы.

Я сел, повернул голову.

— Вы художник? — спросил я. — Из Ленинграда?

— Нет, — сказал он, — я член. Член Союза, — пояснил он, увидев мое недоумение. — Ходит такая шутка, — сказал он. — Какая разница между художником и членом Союза Художников? Ответ: такая же, как между государем и милостивым государем. А? — он громко расхохотался. — Еще говорят, что все члены ЛОСХа не стоят одного члена Босха. А?

Мне это тоже показалось смешным.

— Когда тебе надоест все это повторять? — сказала женщина.

— Да нет, — возразил я, — я никогда этого не слышал. Смешно. А вы имеете какое-нибудь отношение к худфонду? — обратился я к художнику.

— А как же, — сказал он, — все члены имеют. Конечно, если умеешь что-нибудь еще кроме своей мазни. Деньги-то всем нужны. Есть, конечно, «гении», — он ухмыльнулся в бороду, — получают раз в месяц свою подачку, им достаточно одного величия. А я человек суетный, — самодовольно сказал он, — люблю выпить и закусить.

— А вы не знаете такого художника Торопова? — спросил я. — Он в фонде работает.

— Так, шапочно, — сказал толстяк. — Видел пару раз. Он левый, не знаю, что он пишет. Немножко «с тараканом». Да уже теперь, кажется, не немножко. Там какой-то скандал вышел — не знаю точно.

— Он какую-то гадость принес, — по-прежнему равнодушно сказала женщина, — какую-то порнографию. И утверждает, что это что-то другое.

— Да, похоже, парень свихнулся на сексуальной почве, — сказал художник. — Это бывает.

Я согласился с тем, что это бывает, встал, отряхнул прилипший к телу песок, натянул джинсы, попрощался. Взял рубашку, кроссовки, босиком пошел по горячему песку к павильонам. Очереди не было. Я взял две бутылки пива и попросил их открыть. Сел за свободный столик под разноцветным зонтом, закурил, глотнул из холодной бутылки.

Свихнулся на сексуальной почве? Нет, это не то, что я знал. Из рассказа Людмилы вытекало, что никакого секса за этим не было. Напротив, в порнографических снимках он видел что-то совершенно другое, лишенное всякого секса. Конечно, есть люди, склонные видеть сексуальное начало в войне. Существуют теории о сексуальной природе насилия, но здесь все как раз наоборот. Может быть, его ввел в заблуждение голубой, как у десантников, берет? Сработал какой-то рефлекс, и в голове все неожиданным образом повернулось. Но ведь этот берет не был голубым. Это я когда-то, увидев его на черно-белых снимках, почему-то решил, что он голубой. Там, в журнале, он был светло-серым. «Постой, — сказал я себе. — Кто-то должен был убедить его в том, что берет голубой. Стой! И этого мало».

Я вспомнил свой разговор с доктором. Вспомнил магнитозапись, которую он дал мне прослушать. Доктор спрашивал пациента о каком-то персонаже, на что тот ответил, что это десантник.

— Почему вы так думаете? — спросил доктор.