Борис Дышленко - Людмила

Учкен (прежде я только слышал о нем) оказался большим селом, даже небольшим городком с улицами из одноэтажных и двухэтажных домов, за которыми прятались огороды; с асфальтированной площадью перед большой современной коробкой дворца культуры, украшенной мозаикой, изображавшей достижения космонавтики; с домом быта, где была парикмахерская, фотоателье и ресторан — в общем, теперь это был районный центр с населением в несколько тысяч, половину которого составляли русские и украинцы, пустившие здесь корни после депортации местных горцев. Но еще в бытность мою в Гальте горцам было разрешено вернуться из Казахстана, и сейчас, выйдя из автобуса, я увидел нескольких, сидевших на корточках у дома быта и покуривающих неизвестно что. Впрочем, это достаточно безответственное предположение, потому что рядом с домом быта расположилось отделение милиции, небольшое одноэтажное здание на цоколе, выкрашенное в розовый цвет. Я пересек площадь и, поднявшись по ступенькам, вошел туда.

Жгучий, очень жгучий, брюнет с черными, тщательно подбритыми усиками сидел в глубине кабинета за полированным письменным столом. На столе стоял оплетенный металлической сеткой сифон, стакан и фуражка, а на брюнете была милицейская форма с погонами старшего лейтенанта. Брюнет, старший лейтенант, поднял на меня опушенные густыми ресницами жгучие глаза и улыбнулся.

— Проходите, присаживайтесь, — сказал он без акцента, но с какой-то неуловимой кавказской интонацией. — О чем будет разговор?

Я прошел к столу, уселся на скрипнувший подо мной венский стул, тоже улыбнулся.

— Привет, Маджид, — сказал я. — Не узнаешь?

Милиционер прищурился, присматриваясь ко мне, откинулся на спинку кресла, вспоминал.

— Не может быть! — наконец воскликнул он, направив на меня указательный палец. — Вот подарок! Какими судьбами?

— В командировке, — сказал я. — В Гальте. На химфармзаводе. Не надолго, скоро уезжаю. Так бы и не узнал о тебе, если бы не Зигфрид.

— Зигфрид? — с некоторым удивлением произнес Маджид. — Откуда ты его знаешь?

— Давно, — сказал я. — Я же не в первый раз на заводе. Встречались. Кое в чем он мне помог. Он-то меня к тебе и направил. Я сразу подумал, не тот ли Маджид. Очень рад, что у тебя все хорошо.

— Ну, еще не совсем, — прибеднился Маджид. — Здесь выше капитана не прыгнешь. Но, может быть, переведут в Гальт. Конечно, здесь я главный, но перспективы, сам понимаешь. А какое дело? — спросил он. — Почему Зигфрид тебя ко мне направил?

— Насчет мумиё, — сказал я. — Пока я здесь, на заводе... Жить-то всем надо, а в Ленинграде хороший рынок. Уж извини, что я так откровенно, но у тебя ведь тоже зарплата небольшая.

— Это правда, — сказал он, — зарплаты никому не хватает. Он подумал, побарабанил пальцами по столу. — И много нужно? — спросил он.

— Много, — сказал я. — Боюсь даже говорить.

— Говори, не стесняйся, — засмеялся Маджид. — Не смогу, так не смогу, а смогу — помогу.

— Грамм триста-четыреста потянешь?

— Ого! — сказал он. — Ты что, весь Ленинград вылечить собираешься?

Я усмехнулся.

— Сделаю, — сказал он. Подумал. — Но у меня столько нет, придется покупать.

— Конечно, — сказал я.

Маджид не стал пересчитывать деньги, показывая, что он мне доверяет.

— У меня с собой больше нет, — сказал я. — Вторую половину при следующей встрече.

— Конечно, встретимся, — сказал Маджид. — Встретимся, посидим в ресторане, школьные годы вспомним — есть ведь, что вспомнить, — только встретимся без этого. Не хочу, чтоб ходили всякие разговоры, что я мол торгую или посредничаю. На моем посту... Ты место знаешь, — сказал он. — Оставлю тебе там, а деньги отдашь Зигфриду — я ему доверяю.

— Хорошо, — сказал я, — так и сделаем.

Тепло попрощавшись с Маджидом, я зашел в ресторан на втором этаже дома быта и съел там вполне приличный обед: окрошку, для которой повара в отличие от ленинградских не пожалели мяса и зеленого лука, и бифштекс «из тел.», надо думать, из телятины. Потом сидел за бутылкой холодного пива, глядя в окно на неуютную площадь и ожидая автобуса.

Знаю ли я место, о котором говорил Маджид? Совершенно кощунственная мысль пришла мне в голову, но я понадеялся, что это не так.

Яркая пластиковая сумочка с пляжными телами и надписью «You and me» стояла за толстым стеклом на деревянном барьере, и в ней, кроме плиток шоколада, кажется была еще бутылка шампанского. Я подумал, что Прокофьев все-таки не отстает от меня, а еще подумал, что он не оригинален — мог бы не копировать меня, хоть я и не говорил ему о своем подношении. Подумал, не с той ли шатенкой он тогда провел ночь — при желании ее можно было представить хрупкой блондинкой. Отверг это предположение: зачем бы в этом случае Прокофьеву передавать ей дежурный набор через Зигфрида. Сам Зигфрид, разогнувшись в этот момент — что-то он делал там, за барьером, — увидел меня и повернувшись к ячейкам, протянул руку за ключом. Я подошел.

— Разминулись с соседом, — сообщил Зигфрид. — Только ушел.

— Не сказал, куда?

— Не сказал, но похоже, на пляж. Переоделся в джинсы, цветную рубашку. Так что, если вы тоже собираетесь...

— Попробую его там найти, — кивнул на сумочку, улыбнулся. — Эпигон, — сказал я.

— Что?

— Я говорю: плагиат.

Это слово он знал — расхохотался. Убрал сумочку с барьера, положил передо мной ключ.

Я поднялся в номер. Постоял на пороге, прислушиваясь неизвестно к чему. Просто застыл на несколько секунд. Вошел, тихо прикрыл за собой дверь. Подошел к столу. Во дворе пожилая дама опять поила каким-то лекарством своего старичка, по Авиационной вниз прошли двое с теннисными ракетками в чехлах — ленивая, курортная жизнь. Потрогал тыльной стороной ладони полупустой графин — он был теплым. Отошел от стола. Снял пиджак, повесил его на плечики в шкаф. Разделся вообще, принял холодный душ. Потом надел полосатую рубашку, джинсы, рассовал по карманам бумажник, сигареты, спички, носовой платок и тогда вспомнил о пачке анальгина в нагрудном кармане. Взял и ее. Закрыл дверь и сдал ключ, только уже не Зигфриду, а хрупкой шатенке, которая заняла его место. Или свое место. Улыбнулся ей.

Солнечные часы над каменной лестницей показывали без четверти четыре, столько же было на моих. Подивился своей оперативности: день получался довольно насыщенным, хотя в этом и не было особенной необходимости. Пока у меня еще было немного времени, чтобы поплавать и перекинуться парой слов с Прокофьевым, если я найду его здесь. Я спустился по каменной лестнице и пошел по рыхлому песку, среди лоснящихся от крема и загара расслабленных тел, высматривая не успевшую загореть фигуру Прокофьева — естественно, он был здесь такой не один. Однако довольно скоро нашел его. Он сидел, подтянув колени, и, кажется, еще не успел окунуться. Я подошел и попросил загоравшего рядом подростка подвинуться — там дальше еще оставалось немного свободного места. Я разделся и, сложив одежду, сел на нее. Закурили.