Борис Дышленко - Людмила

— Как приятно быть раненым, — усмехнулся я, пересилив себя. — Не верьте таким, как я. Это я специально, чтобы вызвать сострадание. Это способ обольщения — мужчины коварны.

Мне в самом деле было очень плохо, и я не хотел, чтобы еще она стала досаждать мне своими хлопотами.

«Не вышло ничего, — сказал я, поднявшись к себе, — ни союза трех сердец, ни блестящей победы, только длинная цитата из Беккета в «сцене у фонтана».

Я, не раздеваясь, повалился на диван и до подбородка натянул на себя покрывало. Меня знобило.

...Тонкий, как будто нарисованный по черному прерывистой желтой линией контур, обозначивший дверь. Его залило желтым светом, и черный силуэт появился в прямоугольнике — он шагнул. Дверь закрылась, я услышал, как он тихо прокрался по мягкому ковру. В темноте я не видел тени, но слышал ее. Тяжело и хрипло вздохнул диван, тень Прокофьева шепотом окликнула меня оттуда, но я не отозвался.

Мне не хотелось просыпаться, и несколько раз я пытался заставить себя заснуть, но получался не сон, а так, какое-то полуобморочное существование в духоте, потому что я натягивал на голову покрывало. Я обливался потом не то от похмелья, не то от жары, и мне никак не удавалось устроиться, чтобы не лечь на ушибленное место. Наконец я вылез из-под покрывала, подтянулся на подушки и полусидя закурил.

Видимо, мне все-таки удавалось иногда засыпать, потому что я не слышал, как ушел Прокофьев. Я взял стоявшую на полу бутылку и отпил немного коньяку. Сидел, курил. Потом встал, проковылял в ванную. Все тело болело и было в синяках, но лицо не очень пострадало, только заплыл правый глаз от первого удара чьим-то ботинком. Я попытался подмигнуть своему отражению и, засмеявшись, когда это не получилось, охнул от острой боли под лопаткой.

Холодный душ немного оживил меня. Я побрился, слева на подбородке тоже была ссадина. Я осмотрел свой светло-серый костюм, — он пострадал меньше, чем я. Другой такой же висел на плечиках в шкафу, но я пока не стал его трогать. Подумал, что он может мне еще пригодиться. Надел тот же, только влажным полотенцем пришлось почистить рукав и правую фалду. Хорошо было бы погладить брюки, но здесь некому было этим заниматься. Рассовал по карманам бумажник, документы, сигареты, носовые платки, анальгин. Спустился вниз. Пожилая дама сидела за перегородкой, она не сказала мне никакого комплимента. Сдал ей ключ.

В кафе «У фонтана» я выпил две чашки кофе и попытался съесть яичницу, но ничего у меня не получилось. Я почувствовал, что еще надо выпить. Выпил у стойки рюмку коньяку и, перейдя Абас, пошел вверх по Партизанскому проспекту, вдоль галереи лавочек, пока не нашел одну галантерейную. Я попросил дать мне набор косметических теней, и продавец с удивлением поднял голову, но, посмотрев на меня, понял, что я имею в виду.

— Так есть грим, — сказал он, — это лучше.

— Давайте грим, — сказал я, — действительно, лучше.

Я долго работал над своим лицом. Синяки под глазом и на подбородке были теперь не слишком заметны, но мне показалось, что я стал похож на хорошо подготовленного к похоронам покойника. С этим было ничего не поделать. Я надел темные очки и вышел из лавочки на заполненный пестрой, разноголосой толпой проспект.

Метров пятьсот от Абаса до вокзала, это было одно из самых людных мест в городе — Гальтский Бродвей. Разноцветные зонтики и воздушные шары, шляпы таких фасонов и расцветок, которые только здесь женщины могли себе позволить, а ниже обнажено все, что считается приличным обнажать. Меня это уже не раздражало, но угнетало, видимо, я еще не достиг нужной кондиции. Сделав несколько неуклюжих маневров в этой толпе, я оказался у подножия широкой лестницы, прерывающей галерею. Я поднялся по ней на протянувшуюся под горой над проспектом террасу и повернул налево, в кафе, которое заметил здесь в день приезда. Модерняшка с ячеистой крышей на металлических штангах, пластиковые столики и стулья и такая же стойка в конце. Еще был музыкальный автомат, у которого несколько подростков спорили за право на шлягер. Народу было достаточно, но пара свободных столиков все же была. Оба у самого входа: почему-то советская публика предпочитает забиться поглубже. Я думал, что здесь самообслуживание, но ко мне подошла официантка и указала на один из этих столиков. Выпив еще одну рюмку коньяку, я наконец смог поесть и подумать.

Спасший меня вчера Размик не рассказал мне ничего нового, только подтвердил мои подозрения на счет татауированного коротышки. Теперь я понимал, что это не Маджид, потому что Маджид не стал бы искать у меня упаковку харьковского анальгина. Мне уже приходило в голову, что это мог быть Кипила, потому что я ни с кем больше не разговаривал о Полковом, но мне было интересно, за кого они меня здесь принимают, и, опять же, зачем им нужна эта упаковка, ничтожная часть того, что там было. Разве директор не мог допустить, что я просто для своих нужд стянул у него пачку лекарства? Конечно, если б я выпил такую таблетку, последствия были бы непредсказуемы, и это могло оправдать его беспокойство. Труп человека, умершего от передозировки и найденная при нем упаковка заштампованного в таблетки морфина... Учитывая то обстоятельство, что покойник был командирован именно на этот завод, происшествие повлекло бы за собой серьезное расследование. Пожалуй, не помогла бы и дружба с лучшим человеком района.

«Стоп, — сказал я себе, — ты в этом уверен?»

Я задумался на эту тему, и пришел к предположению, что если бы расследование опять проводил мой одноклассник, то никакой упаковки, по всей вероятности, при покойнике б не оказалось. Я подумал, что его толерантность в отношении Зигфрида вполне объяснима, несмотря на то, что тот все так же надувал своих друзей, снабжая гальтских подростков «анальгином», к которому он, видимо, по-прежнему имеет доступ. Нет, неуклюжая провокация на пляже вовсе не была попыткой сесть мне на хвост. Кипила понял, что мне известно о переработке левого опия, и хотел узнать, как я воспользуюсь полученной информацией, то есть не захочу ли ли я войти в долю и получать дивиденды. А когда я не клюнул на соблазнительное предложение, они попытались отобрать у меня улику. Да, Кипила, директор, Зигфрид — все это одна шайка, и Зигфрид был одним из звеньев этой цепочки. Для дополнительной конспирации. Через него директор осуществлял связь с Ленинградом: с Полковым, который там передавал наркотики светло-серому, впрочем, тот и сам, как мне рассказал следователь, побывал здесь. Разумеется, Маджид в этом тоже участвовал, он поставщик сырья. Я опять подумал, знает ли он о моих истинных намерениях. Конечно, Кипила и Зигфрид не обязательно посвящают его во все подробности, но я при встрече с ним отрекомендовался от Зигфрида, и он мог спросить его обо мне. В принципе это теперь не имело значения. Я подумал, что узнаю это, когда буду забирать «мумие».