Борис Дышленко - Людмила

Конечно же, Зигфрид меня обыскал и, по-видимому, не нашел упаковку, но он не найдет ее и там. Все это не должно занять много времени. Значит, он скоро вернется и тогда уж обыщет меня как следует. Я подумал, как не дать ему это сделать, тем более, что при мне на этот раз не только таблетки. Ну, может быть, он и развяжет мне ноги, чтобы забраться в носок, но как мне справиться с ним в этих браслетах?

Я повернул голову так, чтобы можно было положить ее на плечо — больше мне не на что было ее положить. Если бы я стоял или сидел, можно было бы сказать, что я наклонил ее, а так я даже не знаю, как это движение назвать. Однако это положение тоже было очень неудобным, и я через несколько секунд откинул ее назад, а потом — снова вперед. Я все пытался устроиться так, чтобы не то чтоб задремать, ну, скажем, впасть в забытье, но у меня это не получалось. Бесило ощущение беспомощности, невозможности даже расслабиться. Закатить истерику, ругаться матом, проклинать самого себя — кому-то это помогает, но не мне. Я лежал и тупо таращился в темноту и время от времени, как страус, вертел головой. Я не знаю, сколько я так пролежал — мне казалось, что целую вечность. Шея и плечи невыносимо болели. Я пытался успокаивать себя тем, что все на свете когда-нибудь кончается, чем-нибудь, да кончается, ну, хоть по крайней мере смертью, правда, я не думал о ней. Оно и в самом деле кончилось и пока не смертью. Я напрягся, услышав отдаленный шум автомобиля, и изо всех сил пожелал, чтобы это был тот самый автомобиль. Шум, приблизившись, затих где-то неподалеку, не достигнув пещеры, и я подумал, что, кажется, да, тот самый, и сейчас надо внутренне расслабиться, чтобы в нужный момент собраться, и, сбросив с себя напряжение, стал ждать.

Я не услышал никаких шагов, но неровный, каменный пол пещеры перед моим лицом осветился рассеянным светом. Небольшой участок пола. Еще, опустив глаза, я увидел сморщенные рукава своего пиджака, часть столба, вокруг которого я был обернут. Луч переместился вперед, и я увидел впереди часть плавно переходящей в пол стены — все это двигалось и перемещалось. Вдруг стало темней и вслед за тем этот луч ослепил меня, теперь он светил мне в лицо. Я прикрыл глаза.

— Ну так, говори, где она? — спросил голос Зигфрида. Теперь он звучал уверенно, как при нашем первом знакомстве.

— Кто, она? — спросил я, щурясь от фонарика. — Мне вчера уже задавали этот вопрос, только не объяснили, о ком идет речь. Может быть, о твоей кузине? Клянусь, у нас с ней ничего не было. Так, легкий флирт.

— Не валяй дурака, — сказал Зигфрид. — Ты прекрасно знаешь, о чем речь. Где лафетка?

— «Лафетка»? — я совершенно искренне удивился, так как не знал, что эта штука называется лафеткой. — Что это такое?

— Слушай, хватит придуряться. Ты взял в кабинете директора пачку... Ну, сам знаешь, чего. И этого не сумел сделать аккуратно. Отдай то, что тебе не принадлежит, и расстанемся по-хорошему.

— «По-хорошему» это как? — спросил я. — Так, как сейчас?

— Я отпущу тебя сразу после того, как таблетки окажутся у меня, — сказал Зигфрид.

— Ладно, — согласился я, — твоя взяла, — я вздохнул. — Что ж, надо уметь проигрывать, — сказал я. — Хорошо. Развяжи меня.

— Анальгин, — потребовал Зигфрид.

— О чем я и говорю, — сказал я. — Развяжи ноги и достань. Он у меня в носке.

— Ах, черт! — сказал Зигфрид. — Как же я не догадался.

— Надо было спросить у меня, — сказал я.

— Спрашивали вчера, — проворчал Зигфрид, перемещаясь вместе с фонарем и пятном света за каменный столб.

— Надо ясно говорить, чего хочешь? — сказал я. — Они так же, как и ты, спрашивали, где она. Я думал, что об одной из тех девушек, с которыми я вышел из ресторана, а весь сыр-бор оказывается из-за какой-то пачки анальгина.

— То-то ты ее спрятал так глубоко, — хохотнул Зигфрид, дергая туда-сюда узел на моей щиколотке. Он мог бы распороть мой носок, но, может быть, в нем еще живо было уважение к чужой собственности, а скорей всего просто не было ножа.

Наконец ему удалось развязать узел, и он — не знаю, зачем — выпрямился. Я не стал ждать, когда он нагнется — носком левой ноги я зацепил его повыше пятки и, взвившись чуть ли не «свечкой», впечатал свой правый каблук не знаю точно, куда — там было темно, — но, кажется, в солнечное сплетение. Его тело прошуршало по стене и стукнулось где-то немного подальше. Вскочив на бесчувственные ноги, я сделал шаг, нагнулся и обеими руками подхватил фонарик. Какими-то немыслимыми движениями выворачивая его в скованных руках, осветил угол или то, что назвал бы в этой пещере углом, нащупывая лучом тело Зигфрида, — он лежал, привалясь к стене пещеры, одним плечом в углублении и упершись подбородком в грудь. Кажется, он был без сознания. Я сделал еще два шага и оказался над ним. Стоял расставив ноги. Было трудно, держа фонарик, выковыривать один камень из-под другого, но в конце концов мне это удалось. Упершись головой в верхний камень, я, извиваясь и чуть не переломившись, двумя руками уронил камень слева от Зигфрида, где было немного свободного места. Теперь, подпирая головой замшелый, но все равно очень твердый и неудобный камень стоял и уже начинал паниковать: что, если этот тип отрубился надолго?

Слава Богу, не надолго. Зигфрид застонал и потянулся правой рукой к голове, по пути задев мою ногу. Я переставил ее ему на грудь, слегка прижал.

— Осторожно! — предупредил я его. — Над тобой камень в полтора пуда весом. Я вытащил подпорку. Если я его уроню...

— Понял, — простонал Зигфрид. Он потрогал голову. Снова застонал.

— Лежи, не дергайся, — сказал я. — Если я не буду его поддерживать, он упадет тебе на лицо. Ты не успеешь подняться. Понимаешь?

— Понял, — опять сказал Зигфрид. — Что же делать? Может быть, я выползу из-под тебя, а потом...

От этой глупости я чуть не расхохотался.

— А потом снова свяжешь меня, — сказал я. — Не смеши меня, не то я не смогу его удержать. Вырваться тоже не пытайся — сразу уроню. Мы сделаем вот что, — сказал я. — Сейчас ты снимешь с меня наручники, и тогда я смогу взять его руками. Давай, — я опустил скованные руки вниз. — Давай, — уже требовательно повторил я.

Лежавший перед камнем фонарик светил в углубление, и я не видел его лица, но услышал, как он захныкал там, внизу.

— У меня нет ключа, — плачущим голосом сказал он, — он там, в машине.

— Тогда лежи и жди, пока я устану, — жестко сказал я. — Только учти, на много меня не хватит.

Секунд пять он думал, потом сдался — он быстро соображал.

— Давай, — проплакал он.

В темноте он нащупал мои руки, еще какое-то время искал скважину, расстегнул браслет. Потом — второй.

Я потер кисти рук: сначала одну, потом другую. Взял фонарик из ниши и посветил им вниз. Зажмуренное лицо Зигфрида было чем-то испачкано — не понял, откуда взялась эта грязь, да мне было и не до этого. Наручники лежали на моем прижимавшем его ботинке.