Борис Дышленко - Людмила

Красивая, отрешенная от всего, хрупкая блондинка, она проходила через весь этот, по-видимому, небольшой (он был то большим, то небольшим, но здесь небольшой) город и мимо старинного вокзала, окруженная своим умиротворенным покоем, защищающим ее от толпы. Возможно, она шла на работу, но ее работа заключалась именно в том, что было изображено на снимках: по-видимому, все-таки не зафиксировано, а изображено, потому что... потому что, если перед тем, как сфотографировать, вам говорят: подвиньтесь вправо или — подвиньтесь влево, приподнимитесь, опустите руку — она закрывает грудь... Черт! Да, если вам это говорят, а вы всего лишь исполняете, то какой же это документ, и тот, кто снимал это, кто он? Фотограф или такой же участник этого действия? Но, значит, все-таки ничего не было? Была работа, всего лишь работа, обыденная, ежедневная работа. Ведь это так, правда? Я хочу узнать то, что хочет узнать каждый обманутый любовник, Людмила: хочу узнать, что ничего не было, — только и всего.

Но кто же третий присутствовал там? Он фиксировал каждое их движение, каждый жест, каждую улыбку и слушал те слова, которые остались мне неизвестны. Это он преследовал ее утром, когда она остановилась на тротуаре, чтобы обернуться и поднять руку к своему серому берету, он несколько раз сфотографировал ее в уличной толпе, и это мне было понятно, но и здесь его тень лежала на их обнаженных телах, он присутствовал здесь при их любви, страсти, нежности, — он участвовал в этом, да, это его тень падала на меня или, как я спрашивал себя, на того, которым я был, его тень падала на ее обнаженное бедро и терялась на черном чулке. Она возносилась над лежащим навзничь мужчиной, который был то тем, то другим, но никогда не приближался к тому, который расстался с ней на крыльце. Тем не менее, ее улыбка была в точности такой же, как и утром: тот же поворот головы, тот же ракурс, даже тени от светлых прядей, ниспадающих из-под берета, падали так же, как утром, когда она прощалась со своим... Не знаю, кем он ей был. Она была до такой степени такой же, что когда, наконец, оба снимка сократились до размера увеличительного стекла, я уже не смог отличить их друг от друга. Нет, не было никакого смысла хранить оба снимка, и тогда один из них я сжег. Не знаю, какой.

После Прокофьев сказал мне, что если бы это он уничтожил один из снимков, то, наверное, для того, чтобы не знать, но не для того, чтобы оправдать ее — для этого достаточно было оставить уличный кадр, — для того, чтобы, представляя ее такой, какой она была на улице, одновременно иметь ее и другой, для себя, то есть не терять надежды, потому что любовь к ней была уже не детским обожествлением. Но это было тогда, когда я валялся с жуткой головной болью, с тошнотой и томительным ожиданием покушения со стороны неведомых мне злодеев, и мне тогда было не до рассуждений о наших детских комплексах. В это время ангелы посещали меня, прилетая на бесшумных крыльях, хрупкие блондинки склонялись надо мной.

И надо отдать должное одной из них — она действовала решительно. Другое дело, что ей не хватало профессионализма. Учитывая это, ей следовало предупредить меня или доктора, о готовящейся акции, однако вместо того, чтобы предупредить кого-нибудь из нас, она предупредила беззащитного художника, которого каким-то боком коснулось это дело, и которого несмотря на ее предупреждение в конце концов все-таки похитили. Блондинка позировала ему для какой-то очень странной картины, которая, впрочем, произвела сильное впечатление и на меня. Она утверждала, что сама настояла на этом, но какое отношение могла иметь эта картина к похищению, если она так и осталась в его квартире? И что ей могли сказать там, в тупике? Какой-то шофер, который работает на скорой помощи... Я пытался задуматься — скорая помощь, наркотики... Да, наркотики... Она почему-то не доверяла мне, но доверилась какому-то наркоману. Впрочем, свою часть работы он выполнил хорошо, и если бы не этот горилла в куртке с надписью «SECRET»... Они не смогли организовать собственную защиту.

Однако, вернувшись к тому обстоятельству, которое спустя некоторое время вызвало у меня подозрение, — что, если, не вникая в его суть, принять его просто как факт? Именно не вникая в его суть. Просто телефонный звонок — и все. Сколько-то минут телефонного разговора. И независимо от его содержания он был достаточно длинным. Достаточно для чего? Чтобы дать ангелу возможность поднять руки и коснуться волос? Но телефонный разговор был позже.

Я околачивался в комнате среди картин как раз в тот момент, когда происходил этот разговор. Имеет ли это какое-нибудь значение? Похоже, что я для этого там и находился. Значит, там был некто, заинтересованный в ситуации и твердо знавший о предстоящем звонке? Весьма вероятно, что он должен был дать кому-то сигнал. Но откуда Людмила могла знать о готовящемся? Или просто, предполагая присутствие в квартире этого заинтересованного человека, она на всякий случай решила блокировать его возможные действия? Кто это был? Застенчивый верзила? Валера? Этот сомнительный Валера, и правда, был похож на наркомана, во всяком случае, у него какие-то странные глаза. Однако он проигнорировал мое приглашение осмотреть коллекцию. Хотя, конечно, со мной это и не имело смысла. Похоже, что я действительно был поставлен там вместо пугала. Портрет Людмилы до сих пор висит там. Собственно говоря, этот портрет и вывел меня на художников. Ничего хорошего из этого не вышло: первый же из них раскрыл меня, второго я так и не увидел, но в разговоре с его женой я, вероятно, допустил какую-то оплошность, потому что она вдруг как будто сошла с ума. Она, как дикая кошка, бросилась на меня, и я испугался, что она выцарапает мне глаза. Нахальство не единственный путь к успеху, и мне следовало быть осторожным с самого начала, во всяком случае, я должен был задуматься, при каком слове у нее внезапно изменилось лицо... Но тогда я сказал слишком много слов, Людмила.

Да, я был чем-то вроде пугала на этой вечеринке, а блондинка была очень умна. Однако лучше бы она доверилась мне. Но она сама призналась, что у нее были какие-то сомнения на мой счет. Она сказала, что я меньше всех заинтересован в том, чтобы раскрыть это дело. Она сказала, что для меня это вопрос выбора, Людмила. Нет, она не принимала меня за одного из них, иначе она не пошла бы на такую близость, и уж понятно, не ходила бы вокруг да около самого важного предмета. Она не дала бы мне понять, что она в курсе дел этой банды. Напротив, она старательно избегала бы всякого разговора на эту тему или даже притворилась бы удивленной, непонимающей, впрочем, сначала она так себя и вела.

Я лежал на диване и осыпал проклятиями хрупкую блондинку.