Борис Дышленко - Контуры и силуэты

Однако откуда взялся этот портрет? Не то, чтоб это было первой мыслью, пришедшей мне в голову после пробуждения — я обычно вообще просыпаюсь без мыслей, сознание проясняется постепенно и тяжело, как изображение на медленно нагревающемся телевизоре. Начинают проявляться отрывки каких-то еще вчерашних набросков, чего-то, намеченного на сегодняшний день, что я планировал или отвергал, уже давно ничего спешного и ничего конкретного, так, “морщинки на лице старика”, изображающие не то куст, не то дерево, может быть, просто фон, который благодаря сложному контуру, образованному изображенными или зафиксированными на пленке — все равно изображенными — предметами, сам приобретает очертания предмета, еще непонятного, который ты стараешься угадать. Может случиться, что из этого фона действительно образуется предмет, можно считать его иллюзией вроде картинок Макса Эшера, и начинаешь сомневаться: что считать фоном, а что — предметом. Можно пойти дальше и предположить, что ты, вернее, твое изображение является фоном, образованным другими, реальными, предметами, в данном случае — ошибочными описаниями разных людей, принявших фон за объект. Но что тут на самом деле, я затрудняюсь сказать. Здесь и мое восприятие мрачных событий могло стать участием в них, и тогда мое лицо, бывшее всего лишь фоном и никем не замечаемое до тех пор, в обрамлении этих событий могло выйти на передний план, так что они сами стали всего лишь фоном для него.

Портрет, нарисованный, очевидно, по нескольким описаниям, мог быть моим, а мог быть чьим-то еще. Ни в том, ни в другом я не мог быть уверен, но в этом не мог быть уверен и никто, видевший и описавший меня, и другой, описавший другого. Мало ли мужчин моего возраста, выглядящих так же, как я? Если это я, то информатором могла быть девушка из рекламного отдела, которую поразил мой вопрос о желании испортить плакат — благодаря этому вопросу я мог запомниться ей, — вторым, вернее, первым информатором мог быть менеджер, который после рассказа Инги, вероятно, обращался к своей “крыше”, который встречался со мной и, может быть, успел описать меня до того, как был убит; наконец, описание могла дать вахтерша, уже предупрежденная о возможности появления какого-то подозрительного лица, а потому особенно внимательная. А вообще, я повторяю, это могли быть описания не одного лица, потому что портрет был не очень похож.

Как я подозреваю, менеджер не сказал мне всей правды, а кое в чем и исказил ее. Теперь я знал, что агентство, приславшее охрану, и было той самой “крышей”, которой так боялся менеджер. Что ж, ему было, чего бояться. Ведь если был убит сотрудник агентства, а значит, член этой банды, положение менеджера становилось еще более опасным. Это ничего не значит, что он вовремя предупредил “крышу” об угрозах в адрес певицы, и о найденной на чердаке винтовке. О той же винтовке каким-то образом узнал комментатор — и они, конечно, были уверены, что информация у него от менеджера. Расследование, которое в аналогичных случаях проводят бандиты, ведется обычно очень жесткими методами. А здесь еще вмешался какой-то посторонний, который не числился в агентстве, и его надо было найти. Нет, не только от “крыши” надо было страховать менеджера, а главным образом, от того постороннего, которого менеджер знал в лицо. Без сомнения, бандиты тоже поняли это и не исключено, что пришли к менеджеру для того, чтобы устроить засаду на самозванца. Хотя вряд ли — тогда они были бы вооружены. Однако свое расследование они, конечно, начали — они об этом сами сказали. И еще этот белоглазый добавил: “Когда найдем, не будем сообщать в милицию”. Вот какие заявления можно теперь делать по телевизору. Разумеется, ничего у них из этого не выйдет — убийца не из той среды. Это аккуратный киллер-одиночка, хотя, безусловно, за ним кто-то стоит. Ищи, кому выгодно. Мне вдруг пришло в голову, что это может быть выгодно всем, и никому не выгодно воскрешать мертвеца. В агентстве достаточно хорошо его знают, чтобы принимать мертвого за живого. Другое дело, если этот, с немецкой фамилией, окажется живым. Это мало кому бы понравилось: в агентстве никто не желал ему смерти, но никто и не пожелал бы его воскресения. Вспомните своих мертвецов и подумайте, как бы их воскресение осложнило вашу жизнь. И если внезапно оживший Бреннер (внезапно оживший или вернувшийся с Канарских островов) звонит и предупреждает о готовящемся покушении, кто поверит?

Яичница с беконом, кофе. Все, как полагается по утрам, как это делается в телевизоре, как в фильмах премии “Оскар”. Может быть, вообще всего этого нет? Так, строится на компьютере: нечто, преобразованное из цифровой формы — ничего материального. Только мы, наивные дикари, принимаем это всерьез. Начинаем жить этой жизнью, заложенной программистом. Может быть, они уже вторглись в область наших ощущений. Не только зрение и слух, но и осязание, обоняние, вкус. О вкусах не спорят — их формируют. Нас программируют, нас вставляют в программы, манипулируют — жизнь легка и обильна.

“Телечеловек, — подумал я, — это уже не Телебудда. Мы не смотрим телевизор, мы живем и умираем внутри него. Мы где-то записаны. Это в каком-то рассказе Касареса люди регулярно совершают одни и те же действия, думая, что они делают это в первый раз, и не зная, что будет дальше. Подозреваю, что мы так же записаны, как и они. Но может быть, мы участвуем в какой-то компьютерной игре, где есть какая-то свобода, только эта свобода существует в пределах плоскости.

Однако что-то бедна наша программа, — подумал я. — Адаптированный way of life: яичница с беконом, кофе, апельсиновый сок, «Camel», «Playboy», бизнес, холдинг, оффшор, кунг-фу, карате, рэкет, киллер, — но почему-то не бегаем по утрам и не делаем гимнастику.

Бегаем, — возразил я себе, — бегаем. Накачиваем мышцы в спортзалах и расслабляемся в саунах и даже ходим к психоаналитику. Для последнего это иногда опасно: врачебная тайна, она как и всякая другая, если кто-то захочет ее узнать... Или кто-то, доверившись, может почувствовать дискомфорт. Но вообще это пикантно: рэкетир или убийца на кушетке”.

“Ты должен простить это себе”, — вспомнил я. Да. Я вспомнил вчерашнего убийцу. Нет, этот не простит себе — это не киллер. Это тяжелый русский душегуб, которому все мало. Который ненавидит себя и определил себе кару в виде бесконечного повторения преступлений ради бесконечных угрызений совести — какие-то жуткие глядящие друг в друга зеркала.

“Я, пожалуй, перепил кофе”, — сказал я себе.

Процветающий банщик опять возился со своей “Тойотой” на противоположной стороне. Мы, как и в прошлый раз, обменялись приветственными жестами, и он погрузился в мотор. Настало время, когда мысли вертятся вокруг одной темы, и я подумал, что вот у него, конечно, тоже есть “крыша”. Ну да, еще бы не было — уж в таких-то местах она всегда есть. Я же сидел с ними за одним столом, пил пиво и ел цыплят «гриль». Там вечно околачиваются эти свинорылые амбалы, “смывают кровь”. А этот вчерашний бандит... Он сказал, что они не будут сообщать в милицию. Сообщили б, если бы нашли. Тоже “смыть кровь”. У них теперь есть фоторобот, точнее, рисованый портрет. Мне захотелось пойти в баню — посидеть там нагишом, в одной простыне, чтобы стать невидимым.