Борис Дышленко - Контуры и силуэты

— Никогда! — резко возразил я. — Никогда убийца не пошел бы на контакт со своей жертвой. Для него певица должна быть мишенью, просто мишенью — ни живой, ни мертвой.

— Ты говоришь об определенном убийце, — тяжело сказал капитан. — Но убийца убийце рознь. Вспомни Троцкого.

Я пожал плечами. Я подумал, что в своей полицейской логике капитан, пожалуй, и прав, но он говорит о конкретном убийстве. Это исключительный случай, нельзя рассматривать его как прецедент. Медичи и не Медичи травили друг друга и других, жены убивали мужей и мужья — жен, Медея убила своих детей, чтобы отомстить супругу, в истории описано много случаев частных убийств, но все это не для киллеров, не для профессиональных убийц — профессионал может только предполагать, что убивает человека — для себя он убивает мишень. Я вспомнил отрывок из прочитанной когда-то книги: “... она только мое представление, образ, а быть представлением — значит как раз не быть тем, что представляется. То же отличие, что между болью, о которой мне говорят и болью, которую я чувствую... Как есть «я» — имярек, так есть «я» — красный, «я» — вода, «я» — звезда”.

Но с точки зрения жертвы... Морщинки на лице старика... Жертва сама создает своего убийцу — для нее он тоже мишень. Только образ, абстрактный, как и сама смерть. Он даже не прячется в толпе, он образуется, материализуется из пространства, заполненного страхом и подозрением, всего лишь силуэт, созданный очертаниями реальных фигур, но если слишком пристально, слишком внимательно всматриваться в него, он может приобрести плоть и кровь, даже голову, чтобы в ней мог сложиться преступный план — все кроме души, — но мне нужно было сосредоточиться на игре, и я перестал об этом думать.

А на маленьком столике в стиле рококо, стоявшем отдельно и покрытом разноцветной салфеткой, что не очень гармонировало с ним, поместилась хрустальная ваза для банка, бутылка шотландского виски и четыре разных стакана — для каждого свой. Седовласый хозяин, мой бывший однокурсник, с достоинством восседал напротив меня, но в покере это не называется vis a vis. Сидевший справа румяный “кадетик” смотрел на полковника внимательно, как маленькая собачка, а капитан, развалясь в “чипиндейле”, посматривал на бутылку и сочился веселостью. Полковник поставил чип за сдачу и стал сдавать. Сдал, откинулся на спинку стула (тоже “чипиндейль”), взял свои карты, раскрыл их веером, взглянул на них. Его лицо сделалось безразличным.

“Кадет” долго рассматривал свои карты, как будто их было не пять, а двадцать, менял их местами и наконец, тяжело вздохнув, сказал:

— Пас-пароль.

— Пас-пароль, — сказал я.

— Пас-пароль, — сказал капитан.

Еще три сдачи прошли по кругу без розыгрыша, и полковник снова выпрямился с колодой в руках.

“Психиатр, менеджер, — подумал я, — свидетели. У Дашковой, кажется, никого, — я поймал себя на мысли, что думаю о ее смерти, как о деле решенном. — Значит, Дашкова,” — произнес я вслух.

— Что “Дашкова”? — внезапно насторожился полковник.

— Что, эта певичка? — встрепенулся капитан. — Это же петрушина пассия, — захихикал он.

— Ну, ты скажешь! — обиделся “кадет”.

— Ха-ха-ха! — капитан, довольный, заливался.

— Да будет тебе!

— Говори-говори, ха-ха! Он цветы ей собирается преподнести, — заржал он, указывая на Петрушу пальцем, — розы. А? Скажи, Петруша, разве не так? Только брось ты, Петя, это дело. Красотка твоему компаньону отказала, а у него, заметь себе, контрольный пакет. Да и красавчик, народный герой — словом, суперстар. Уж какие там розы?

— Розы — это другое дело, — сказал “кадет”.

— Хватит! — неожиданно резко оборвал полковник.

Я усмехнулся.

— Четыре? — спросил я “кадета”.

“Кадет” впился в меня своими блестящими глазками.

— Почему четыре? Почему именно четыре? — спросил он, как будто чем-то пораженный.

— Мода такая, — сказал я, — мода — чествовать певиц как покойниц.

— Ну хватит, хватит! — решительно сказал полковник. — Будем мы играть или не будем.

Полковник поставил пятый чип, посмотрел на меня, неодобрительно покачал головой. Потом, откинувшись на спинку стула, стал внимательно смотреть в свои карты, но мне показалось, что он их не видит. В комнате стояла весьма напряженная тишина, и капитан за веселостью пытался скрыть смущение. Наконец полковник выпрямился, оглядел всех нас и поставил пять чипов.

— Ну-с!

“Кадет” ответил пятью.

Я посмотрел свои карты: восемь, восемь, девять, десять, валет — все кроме одной восьмерки — пики. Есть вероятность трех восьмерок, меньшая — стрита, если прикупить. Но во всяком случае стоило менять только одну карту, потому что вероятность прямо в прикупе получить хорошую двойку была еще меньше. Я колебался.

Капитан заскучал, положил карты рубашкой вверх и потянулся за бутылкой.

— Налить тебе?

Я кивнул.

— Петруша, тебе сколько? — спросил полковник “кадета”.

“Кадет” неуверенно посмотрел на меня, на капитана. Я закурил, принял от капитана свой стакан. “Кадет” перебирал карты, раздумывал. Полковник терпеливо ждал. Я отпил глоток из стакана — отличный скотч. Ткнул пальцем в сторону бутылки.

— Покажи.

Капитан повернул бутылку этикеткой ко мне. “J&B”.

Я кивнул.

— Так сколько же?

“Кадет” наконец отважился заказать три карты.

В голове сложился дурацкий стишок: “у кадета два валета, честь кадета не задета”. Почему не задета честь и при чем здесь вообще она, я не знал и не задумывался. “Ладно. У него, видимо, два валета”, — подумал я. Я подумал, что у меня карта все-таки прикупная: две восьмерки в этой игре не комбинация — их мог побить своей двойкой даже “кадет”. Я посмотрел на капитана, хотя он и не очень интересовал меня. Он приподнял свой стакан и подмигнул мне, его карты так и лежали на столе. Полковник, поколебавшись, сменил одну карту.

“Доппер, — подумал я и поставил стакан на стол. — Или все-таки тройка? Зная полковника, можно предположить и тройку”.

Я сбросил восьмерку червей и прикупил. Не глядя на карту, положил ее сверху. Полковник, откинувшись на спинку стула, опять что-то подсчитывал в уме.

“Он не новичок, — подумал я. — Понимает, что если я прикупил одну карту, значит, надеюсь на стрит или флешь. Если сейчас двинет, значит, у него не меньше тройки”.

Полковник двинул пять чипов.

— Налей, Сережа, — кивнул он капитану и, улыбнувшись, взглянул на “кадета”.

“Да, тройка, — подумал я. — Может быть, фул. Вряд ли каре: на каре он бы стал взвинчивать ставки, хотя... Кто его знает, он опытный игрок”.

Кадет вздохнул и положил свои карты.

“Два валета, — подумал я, — у него это на лице написано. Третьего он так и не получил. А полковник? Может быть, он блефует? Нет, у капитана, видимо, совсем слабая карта. Ну что ж, посмотрим”.