Борис Дышленко - Контуры и силуэты

Так или иначе заноза выскочила: беспокойство определилось в форме вопроса. Зачем? Для ответа слишком мало совпадений. Может, и ни зачем, а так. И вообще, может быть, больше не будет.

Возле станции метро на железных штангах двусторонний щит с кандидатами. В этот час болельщики еще не собрались по разные стороны щита. Я остановился посмотреть: здесь все глаза были целы. Среди кандидатов помещалось одно давно знакомое мне лицо. Благородный, седовласый, ухоженный джентльмен. Он улыбался, как теперь и положено кандидату. Это был человек, которого я когда-то хорошо знал. Нет, мы не были друзьями, но вместе учились и, в общем-то, симпатизировали друг другу. Потом нам приходилось мельком встречаться, но к большему контакту мы не стремились — его учреждение не располагало к этому ни его, ни меня. Из текста, напечатанного под портретом, я узнал, что в этом упраздненном теперь учреждении он достиг чина полковника. Странно, что с такой биографией он еще на что-то рассчитывает. Или он собирает голоса для кого-то другого?

Утренние дела, дневные дела. Разговор в автобусе: женщина ругает социализм, мужчина ругает капитализм, наоборот, оба ругают Государственную Думу, коммунистов, банкиров, черных, порнографию. Женщина заявляет, что американцы готовили захват России пятьдесят один год, мужчина говорит, что не платят зарплату. Сумбур, однако пока все ведут себя мирно. Не только здесь, в автобусе — вообще. Просто еще один скачок цен, и все куда-то разбежались. Последнее время я стал замечать, что трудно находить старых знакомых. Многие не снимают трубку, у других отвечают автоматы, но, видимо, ничего хозяевам не передают. С теми, до кого удается дозвониться, разговор как-то не клеится. Встреч не бывает, визиты случайны и некстати, вы замечаете, что такая жизнь вас устраивает. Всякая жизнь человека устраивает. Мнение, ставшее уже трюизмом: “Подлец человек — ко всему привыкает.” Но нет, именно устраивает, нравится. Может быть, не подлец человек, может быть, человек — художник?

В автобусе швыряет вперед-назад — водитель, пролетарий старой закваски, “утрамбовывает” ненавистных пассажиров. Тесно и даже душно в вязкой человеческой массе. Вон там образовалось свободное место — втиснуться туда. Но его уже занял какой-то в плаще и шляпе. Колыхаюсь, не чувствуя своего тела.

Итак, с банкирами все ясно, с американцами тоже. Желтый дворец с колоннадой, желтые кроны деревьев, черные ветви, черные стволы и желтизна... Но тут, уже занеся ногу, чтобы шагнуть на переход, я вспомнил, как тусклый прямоугольник света вместе с моей нечеткой тенью упал на посыпанный песком и шлаком чердачный пол — стоп-кадр. Так может быть, опять морщинки? Или... Желтый дворец с колоннадой, желтые кроны деревьев... Черные стволы и желтизна. Ясное, бледно-синее небо — сквозь разорванный глаз.

Тройное попадание — так не бывает. Нет, так не бывает просто так. Тройное попадание в разных местах. Камера направлена вверх под углом примерно сорок пять градусов.

— Мото-ор!

— Снято.

— Мото-ор!

Три дубля. Но метаться по всему городу, чтобы снять три дубля? Три дубля одного кадра? Нелепость. Диалог на фоне плаката тоже нелепость. Диалог на фоне картины... Но это выдуманный диалог. Все диалоги выдуманы. На место вчерашнего беспокойства пришел страх.

Подумалось: неужели никто этого не замечает кроме меня? Ну как же не замечает?

Кто-то знает. Кто-то делает. Это один кто-то или один подает другому знак? Во всяком случае делает кто-то один. Но если это знак, то кому и зачем? Может быть, самой певице? Тогда, скорей, ненависть, злоба. Какая-нибудь завистница, кто еще станет тратить время? Хотя... Что я, в конце концов, знаю об отношениях в мире эстрады? Волшебный мир искусств. Мир цветов и оваций, мир гастролей, шикарных отелей, адюльтеров и заманчивых скандалов. Так он видится телезрителю, и есть отчего сойти с ума. Да, завидовать может не только соперница, каждый может разозлиться. Простой телезритель. Стоп. Кажется, она была разведена? Ну да, ее антрепренер, что-то такое, кажется, было. Но это было давно. Найдите смысл в предметах, может быть, вовсе не имеющих смысла, в хаосе — систему, порядок в беспорядке. А может быть, в мире вообще полным-полно таких вещей? В жизни ведь очень мало сюжетов. В волшебных сказках их не то сто двадцать четыре, не то сто шестьдесят четыре — что-то такое я читал. Жизнь гораздо беднее волшебных сказок — в жизни нет невозможного. А здесь сюжет вообще не сумел развиться дальше какого-то глаза какой-то певицы. Сюжет банален, как банальна сама певица. Какой-нибудь обманутый или отвергнутый любовник мстит как может.

Телекомментатор закончил передачу и поджал губки. В этот день комментатор был особенно обидчив. Комментатора сменил диктор, диктора — какие-то футболисты, за которыми гонялись их яркие маечки. Я встал и отрегулировал цвет. Мне показалось, что что-то происходит. Всегда что-то происходит. В мире происходит многое, но одному из происшествий свидетелем был я. Строго говоря, не был. Даже если считать происшествием мелкое хулиганство, порчу портрета популярной певицы, я видел только результат. А если это еще не результат? Если это как раз и есть действие, и оно продолжает происходить? Да оно действительно все еще происходило, но я не знал, что именно, какое действие я наблюдаю.

Иногда вдруг и непонятно почему что-то всплывет в памяти, что-то, что не имеет отношения к делу, которым ты сейчас занят, и оно, то что всплыло, может быть, даже не существовало или, во всяком случае, не существовало до сих пор, а на самом деле возникнет гораздо позже, как эхо твоих сегодняшних мыслей; какой-нибудь разговор, случайный, но, как потом окажется, имеющий отношение к делу, только опередивший само дело, потому что в этом деле постоянно случается так, что все разворачивается в обратном порядке. Вот и этот уличный разговор со стариком, с импозантным серебряным стариком в сдвинутом на правый висок пышном вагнеровском берете, видимо, старым артистом, но не помню, чтобы до этого я его видел когда-нибудь в каком-нибудь фильме или спектакле, когда я еще бывал в театре. А может быть, это был какой-нибудь чтец или конферансье или просто человек из этой среды, театральный администратор или директор ансамбля, когда они еще так назывались. Одно название — вовсе не крупная шишка. Небольшая зарплата и много хлопот, много риска. В своей долгой жизни ему пришлось и посидеть, и повоевать, и он много поездил по когда-то существовавшей стране. Поезда, сверкающие огнями вокзалы, зеркала, много зеркал — зеркала между полками вагонных купе и в гардеробных, и в артистических уборных, — и горячий запах грима и пудры, потертые ковровые дорожки в гостиницах и общение, общение, общение... Сент-Экзюпери говорит, что общение это самая большая роскошь. Милые люди. Но ты мог бы сделать это, мог бы вернуться к началу, и оттуда начать, чтобы не повторять ошибок, потому что, когда проявляется снимок и над колеблющимся листом на поверхности бликующего раствора всплывает изображение, и ты еще не знаешь — чего, хотя ты сам снимал этот кадр, но все равно ты не знаешь... Поначалу удивляешься: откуда здесь этот кустарник? но это морщинки, частые морщинки на лице старика, старика из другого времени, из другой эпохи. Эпоха не протяженность, она не состоит из событий, она определяется качеством людей. А может быть, сначала я должен был увидеть его во сне или, на худой конец, по телевизору, он бы что-нибудь объяснил мне, этот старик, а потом я мог бы встретить его где-нибудь на улице, ведь никогда не знаешь, какое слово или просто образ может вернуть тебе тебя самого, а уже потом мог бы остаться вагнеровский берет и его лицо, а дальше уже только морщинки, которые и сами по себе могли бы быть каким-то центром, пунктом сосредоточения, точкой опоры. Но, кажется, я упустил момент. Я смотрел ему вслед, когда, размашисто выбрасывая трость, он, прямой и достойный, уходил по Среднему проспекту, как будто уходил за горизонт. Все это относилось к прошлому, к тому спокойному и как будто даже респектабельному прошлому. Странно, никогда б не подумал, что человек, всю жизнь ненавидевший хамский большевистский режим, в новой жизни будет чувствовать себя “бывшим”.