Борис Дышленко - На цыпочках

— Не верьте ей — она кликуша, — он указал большим пальцем через плечо вдоль коридора. — Ситуация на самом деле совершенно противоположная. Правда, не исключена возможность, что вы уже слышали об этом из более достоверных источников. Но я лично считаю, что во избежание недоразумений нужно должным образом осветить этот факт. — Он значительно посмотрел на меня и сказал: — В Красном море поймали говорящего дельфина. Вы понимаете значение этого факта? — Он сделал паузу и продолжал: — Так вот. Теперь его транспортируют морским путем, и он скоро будет в Мадриде. Вот так.

Антон Иванович потрогал козырек своей черной фуражки, повернулся и ушел. Я смотрел, как он, прямой, в черном лоснящемся костюме, твердо уходит назад по коридору. Я отвернулся.

«Ах, все это не то, не то! — с тоской подумал я. — Все это только отговорки, так, чтобы заморочить голову. Они только притворяются, они отлично все понимают, но пока, до поры до времени не касаются главного, не касаются существа. Нет, все это не то: это не на самом деле, а что на самом деле... просто ужас!»

Я вспомнил сказанные той женщиной на кухне слова:

«Там, если по лесенке спуститься, и всё до кромочки сплошь. У многих эти сумочки, все пестренькое было. Та парочка — тоже. Небо же исключительно чистое. Одно только облачко. Совсем маленькое. А по кромке всё стоят. Стоят и смотрят. Некоторые кричат и руками показывают. А там чем дальше, тем гуще: сначала, от лесенки, не так, там — больше, а до кромки уже кишмя кишат, много-много и кто как. Погода же — я говорю — солнечная. И они плывут, плывут: то пяткой, то плашмя, то головой. Но ведь там не больно — вода, И вот они плывут, столкнутся — и в разные стороны, и опять плывут, а там снова столкнутся с кем-нибудь на этот раз другим, — и дальше: и все плывут, плывут, и сталкиваются, сталкиваются, как головастики, — и так до волнореза».

Я не помню, что я видел во сне, но проснулся я оттого, что кто-то дотронулся до моего плеча. Я поднял голову, приподнялся на кровати и увидел наклонившееся надо мной вощеное лицо Антона Ивановича и потрескавшийся козырек его морской фуражки. Антон Иванович был одет в черный с прожелтью костюм, и воротничок его стираной рубашки был стянут черным жеваным галстуком.

— Вы еще спите? — полушепотом спросил он, и из-за его плеча выглянуло худое озабоченное лицо Ивана Ивановича. Чуть подальше стояла Клавдия Михайловна и уже совсем в дверях — Александра Константиновна в платье с бледненькими цветочками. За дверью теснились какие-то люди в рабочей одежде. Все были как будто чем-то встревожены.

Я с испугом посмотрел на них.

— Который час? — спросил я, чувствуя сильное сердцебиение.

— Двенадцать часов, ноль восемь минут, — ответил Антон Иванович (он всегда точен). — Сигареточкой не угостите?

Я вытер рукой пот с лица:

— Вот, на стуле, Антон Иванович.

— Мы, собственно, зашли вас предупредить, — сказал Антон Иванович, вправляя сильным желтым пальцем в мундштук сигарету, — мы — предупредить, что у нас начинают косметический.

Он помолчал.

— Я имею в виду ремонт, — объяснил Антон Иванович.

Он снова замолчал.

— Так что вокруг нашего дома поставлены леса.

Только теперь я заметил, что в комнате не очень светло и от окна упала большая и резкая тень.

— Вот как, значит, леса... — сказал я и закурил. — А больше ничего, Антон Иванович?

— Больше ничего, — сказал Антон Иванович и жадно затянулся.

Я почувствовал себя неловко.

— Клавдия Михайловна, вы меня извините, пожалуйста, — сказал я, обращаясь на самом деле не только к Клавдии Михайловне, но и к Александре Константиновне. — Мне не совсем удобно... то есть, я хотел сказать, что мне нужно одеться... Во всяком случае, я очень благодарен вам за сообщение, Антон Иванович, но может быть, еще что-нибудь?

— Нет, больше ничего, — значительно ответил Антон Иванович, — только предупредить. Впрочем, если разрешите, еще сигареточку.

— Да, пожалуйста, возьмите всю пачку, у меня еще есть, — сказал я ему, хотя у меня больше не было сигарет. Но я немного трусил и потому врал.

— Нет, всю не надо, а одну возьму, — с достоинством ответил Антон Иванович и, взяв сигарету, добавил: — Мы предупредили, так сказать, а теперь мы пойдем — не будем вам мешать.

Мягко закрылась дверь, и я услышал, как тихо они все удалились: как будто они ушли на цыпочках.

Я встал, оделся и подошел к окну. Прямо под моим окном я увидел сырые неструганые доски лесов — Антон Иванович говорил правду. Накрапывал мелкий дождик, но чувствовалось, что он скоро пройдет.

После посещения в комнате было неуютно и зябко. Я вышел на кухню: и за кухонным окном тоже были леса, на кухне же, как ни странно, никого не было. Обычно в это время здесь кто-нибудь присутствует — сегодня же никого. Вообще, пока я умывался и готовил себе чай, никто не появился. Хоть бы кот мне встретился — нет, и кота не было. Все как будто попрятались по своим комнатам, но я, по совести говоря, был этому только рад.

Я не стал задерживаться дома. Наскоро выпив два стакана чаю, я поспешил уйти куда-нибудь. Не знаю даже почему, мне не хотелось оставаться здесь: то ли внезапное пробуждение так повлияло на меня, то ли от лесов было сумрачно, то ли просто от погоды в комнате мне казалось тоскливо, а может быть, мне хотелось постороннего общества, — и от этого всего, взятого вместе, я пошел бродить по улицам, чтобы не быть одному. Кроме того, я уже, правда, выйдя на улицу, подумал, что, может быть, мне стоит пойти в кино посмотреть приключенческий фильм — я вообще-то люблю детективы, особенно если какая-нибудь тайна или загадка. Люблю также и военные картины, хоть сам я по роду своих занятий человек штатский, все-таки не вижу в своей привязанности ничего удивительного: в конце концов и для штатского человека в военном фильме может оказаться немало захватывающего. Например, что важнее: любовь или долг? Что касается любви, то мне вдруг пришло в голову, что в такую погоду я бы с большим удовольствием посмотрел соответствующий лирический фильм: ну, скажем, про любовь. При этом не обязательно военный, а можно было бы и психологический, и хорошо бы цветной. Увы, сегодня нигде ничего такого не демонстрировалось, и хотя в витрине кинотеатра, в фойе которого я зашел, чтобы посмотреть репертуар, на афише была изображена симпатичная женщина в белой шляпке, сам этот фильм назывался «Старый педагог» — при чем же здесь любовь? Испытывая разочарование, не слишком сильное, потому что мне и в кино не очень-то хотелось, я отошел от витрины и отправился прогуляться по городу куда глядели мои глаза. Время от времени я приостанавливался у того или иного памятника или достопримечательности, свидетельствующей о героическом и культурном прошлом нашей страны, иногда для того, чтобы прочитать надпись на мемориальной доске — не жил ли здесь какой-нибудь человек, — а на самом деле просто для того, чтобы закурить и чем-нибудь занять свои глаза и мысли, так как я, несмотря на прогулку, все еще чувствовал какую-то неудовлетворенность и пустоту. Так я бродил по улицам, пока не вышел к какому-то старинному трехэтажному и не очень большому дому, окруженному, как и наш с соседями дом, лесами. Правда, в отличие от нашего с соседями дома, этот дом уже был наполовину выкрашен свеженькой лазурной краской. Он был выкрашен наполовину от крыши, включительно до второго этажа, и краска была не лазурная, как мне хотелось определить ее по одному первому впечатлению, а скорее, темно-голубая с оттенком зеленого или даже изумрудного цвета, она была краской цвета морской волны — вот как я хотел бы ее назвать.