Борис Дышленко - На цыпочках

Я стоял и любовался этим еще не вполне выкрашенным домом, и постепенно мне стала приходить на ум чрезвычайно приятная мысль — я подумал, что было бы очень неплохо, если бы наш дом тоже выкрасили цветом морской волны.

«Да что там, неплохо — это было бы превосходно! — воскликнул я. — Прямо-таки великолепно! Это бы удивительно пошло к нашему дому, тем более что он очень похож на этот, который передо мной: такой же трехэтажный, если не считать четвертого этажа. А ведь что ни говори, далеко не безразлично, в каком доме ты живешь, и с другой стороны, почему бы не покрасить мой дом этой краской, раз уж все равно вокруг него поставили леса?

Ну хотя бы с фасада, — подумал я, — с улицы... необязательно со двора, потому что, может быть, эту краску нужно экономить: может быть, ее мало или, во всяком случае, недостаточно. Тогда, конечно, можно со двора выкрасить другой краской, хоть желтой, это не так важно, любой, раз уж леса все равно стоят: но чтобы с улицы он выглядел красиво. Ведь так приятно вечером, особенно в белые ночи, когда поздно темнеет, подойти к дому цвета морской волны и, открывая дверь и как бы случайно при этом оглянувшись, увидеть восхищенные взгляды прохожих, и с гордостью почувствовать: вот в каком доме я живу!»

С такими мечтами я отправился дальше, вдоль по каналу, на котором стоял вышеописанный дом, и настроение мое в значительной степени улучшилось, хотя оно и с самого начала не было уж таким плохим — просто немного беспокойным от внезапного и необычного пробуждения, — но постепенно мои мысли о морской волне, точнее, о доме цвета морской волны, соединившись с теми мыслями о психологическом фильме и связанной с ним любви, привели меня к выводу о том, что как было бы прекрасно познакомиться с какой-нибудь красивой и умной девушкой и как-нибудь в период белых ночей прогуляться с ней по улице перед моим домом, который к тому времени, вероятно, уже будет выкрашен цветом морской волны. Потом мало-помалу и по мере того, как истощались мои мечты и фантазия, настроение у меня опять постепенно ухудшалось, вернее, утихло от бесцельности моего хождения по улицам города, и я снова вернулся своими мыслями к Антону Ивановичу, так внезапно разбудившему меня. Я вспомнил его предупреждение относительно лесов, но, думая об этом, мог только пожать плечами. Я пожал плечами.

«Вот разве оттого, что Антон Иванович очень обязательный человек? — подумал я. — Да, — подумал я, — он очень обязательный человек. Даже, пожалуй, до некоторого педантизма, что в отдельных случаях бывает и некстати. Ну вот хоть сегодня: зачем ему понадобилось будить меня? И так это неожиданно, резко...»

От воспоминания о пробуждении мне стало опять тоскливо и скучно, и во рту появился какой-то кисловатый привкус. Я закурил. Как все-таки может сказаться на настроении человека даже такая мелочь, как пробуждение.

Я вышел к какому-то скверу, окруженному высокими, выше деревьев, домами: они выходили сюда своими задними глухими стенами, никак не крашенными, а только имевшими на себе следы прежних, но давно разрушенных пристроек и флигелей. На этом, огороженном со стороны улицы сетчатой оградой, участке, помимо сквера и деревьев, помещалась в самом центре деревянная песочница для детей, и несколько семилетних мальчиков на маленьких двухколесных велосипедах с приглушенным свистом носились туда и сюда по влажным крупнопесчаным дорожкам вокруг решетчатых скамеек, на которых несколько скучных старух глядели на глухие стены своими безжизненными глазами и ничего не делали. По разбухшему барьеру песочницы две девочки (одна в белом пуховом берете) выкладывали мокрые бурые слепки из гофрированных жестяных формочек, и эти слепки аккуратно чередовались: один слепок с выпуклой бабочкой наверху, другой со слоником, потом опять с бабочкой и опять со слоником. Я некоторое время постоял здесь от нечего делать, потом мне почему-то стало неприятно смотреть на них и я отошел. Мне все не нравилось в этом скверике: и высокие глухие стены, и кусты, и мальчики с голыми лицами, мелькавшие на маленьких велосипедах, и слепые глаза старух — все было неприветливо и сиротливо, и настроение мое уже было вконец испортилось, когда на одной из боковых дорожек сквера я увидел девушку, которую сразу узнал. Я однажды уже видел ее, а теперь, конечно же, сразу узнал. Еще в тот раз, когда я увидел ее впервые, меня привлекло ее приятное, хотя отчасти узкое и, может быть, слишком бледное лицо, и потом я еще не раз вспоминал ее, но, в общем-то, не из-за лица, которое я, пожалуй, назвал бы не узким, а, скорее, острым, в том смысле, что в нем, в отличие от постоянно встречаемых лиц, было что-то особенное, непонятное, но такое, что очень хочется понять; и оно, то, что было в ее лице, было щемящим, может быть, болезненным, но это меня не отталкивало — мне казалось или я в тот момент подумал, что мне казалось, что именно при таком лице как раз и возможно быть откровенным, то есть с тем, у кого такое лицо, — но даже не из-за этого лица я несколько раз вспоминал ее и не так, как вспоминают обычно — не с какими-нибудь удивительными чувствами. Моими чувствами были только сожаление и благодарность, потому что я встретил ее в один из самых мрачных, можно сказать, трагических дней в моей жизни, в такой день, когда казалось, что все разрушено, непоправимо и всему наступил конец. И тогда я увидел сострадание в ее глазах. Пусть оно и не помогло мне, ее сострадание, но ведь оно было, и я не переставал вспоминать о нем. Теперь эта девушка оказалась здесь. Она, как мне показалось, грустно стояла на одной из боковых дорожек сквера — я к ней подошел.

Она подняла голову и некоторое время недоуменно, а может быть, даже высокомерно смотрела на меня. Потом она неуверенно улыбнулась, и я понял, что она меня узнала.

— Вы узнаете меня? — спросил я у девушки.

Она чуть наклонила голову.

— Ефак, — сказал я.

— Что? — осторожно переспросила девушка.

Я подумал, что так я могу, пожалуй, и напугать ее.

— Кафе, — сказал я, — я видел вас в кафе.

Она кивнула.

— Я помню, — сказала она, — я вас помню.

Некоторое время мы стояли молча, потом я спросил:

— Вы — гуляете?

— Гуляю, — ответила она, — если хотите, можете составить мне компанию.

Такого предложения я никак не ожидал. До меня даже не сразу дошло, что она сказала, а когда дошло, я сначала почти что растерялся. И уже только после всего этого я несказанно обрадовался.

— О, я с большим удовольствием! — обрадовался я. — Вы просто не представляете, как я рад, что снова вас встретил.

— Мне тоже приятно видеть вас, — сказала девушка.

Она взяла меня под руку, и мы вышли из скверика на улицу и пошли, и время от времени я оглядывался на нее и видел ее профиль, бледный и почти голубоватый, а глаза у нее были серые и удлиненные к вискам — словом, мне очень нравилось ее лицо, и красивое, и в то же время не вульгарное, как это иногда еще, к сожалению, бывает. И при этом она вела себя очень естественно и просто: вот ведь, взяла меня под руку... сейчас не каждая девушка возьмет под руку человека, с которым она почти не знакома.