Борис Дышленко - На цыпочках

— Вы читали «Графа Монте-Кристо»? — спросила она.

— Да, конечно, читал! — обрадовался я. — Я очень люблю эту книгу. Вот только ее нигде не достать, а то я бы с удовольствием прочел ее снова.

— Я могу дать вам ее, — сказала она, — почитать. В моей библиотеке есть эта книга.

— О, я был бы вам очень благодарен! — воскликнул я. А заодно я подумал, что тогда у меня был бы отличный повод для продолжения знакомства.

— Граф Монте-Кристо, — мечтательно сказала девушка, — всегда ходил в черном фраке. И в цилиндре. А кроме того, у него было матово-бледное лицо. У вас тоже бледное лицо, — сказала девушка. — В бледном лице есть что-то аристократическое, не правда ли?

От шампанского у меня уже немного шумело в голове. Появились всякие мысли, и я подумал, что, может быть, пригласить ее в гости? Взять с собой шампанского и пригласить. Мне очень не хотелось расставаться с ней.

«Да, — думал я, — показать ей свою комнату и вообще, как я живу. У меня можно как следует посидеть и выпить шампанского. А может быть, я ей тоже симпатичен... Да, наверное, симпатичен; вот она даже нашла во мне что-то аристократическое. Да, наверное, я ей симпатичен... А раз такое случилось, то... Мало ли что? А что такого? Если нравлюсь... Хоть она и очень порядочная девушка — по всему видно, — но тем не менее. В конце концов — двадцатый век. И ведь я же не просто так — она мне тоже нравится. Мы оба не такие, как все: мы уже чем-то близки. Может быть, мы даже будем друг друга любить. Я буду дарить ей хризантемы, ну, и еще у нас может быть много общего, например, «Граф Монте-Кристо»: я мог бы читать ей его вслух (я очень хорошо читаю вслух) — вообще общие интересы, они всегда сближают людей».

— Отчего вы молчите? — вдруг спросила она. — Вы, наверное, очень одиноки?

— Я? Да, я очень одинок, — встрепенулся я. — А вы? Вы очень одиноки?

— Да, — сказала она, — я очень одинока.

— Вы живете одна? — спросил я и тут же испугался: я подумал, что она может неверно истолковать мой вопрос.

— Нет, не совсем... — она несколько замялась. — Хотя, по существу, одна. Вообще у меня есть папа и мама, и еще сестра, но это ничего не значит, — сказала она, — я все равно безумно одинока. Они меня не понимают. Никто меня не понимает.

— Это ужасно, когда тебя никто не понимает, — сказал я. — Меня тоже никто не понимает.

— Давайте выпьем, — сказала она. — Выпьем за одиноких!

Наши бокалы были пусты, и я разлил оставшееся шампанское.

— За одиноких! — сказала девушка и подняла свой бокал.

Мне очень понравился этот тост.

Девушка выпила шампанское и поставила бокал на стол.

— Как печально одиночество! — сказала она.

Я согласился с ней.

— Всякое одиночество печально, — сказала она, — печально находиться в заточении, но это ничто по сравнению с душевным одиночеством: душевное одиночество страшнее всего. Когда нет души, способной тебя понять, нет созвучного сердца... — она горько свела свои красивые, на мой взгляд, брови. — Раньше у меня было созвучное сердце, — сказала она, — а теперь нет.

— Было? — сказал я. Я просто не знал, что сказать, но не мог остаться безучастным к ее одиночеству и поэтому спросил: — Было?

— Было, — сказала она. — У меня был жених.

Она допила свой бокал.

— Как хочется курить! — сказала она.

— Может быть, нам еще взять шампанского? — на всякий случай предложил я.

— Да, — сказала она, — можно. Мой жених тоже любил шампанское. Можно.

Я взял пустую бутылку и поскорее, пока очередь еще не накопилась, поспешил к буфету. Румяная, черноусая буфетчица, как мне показалось, с одобрением посмотрела на меня. Она даже дала два новых бокала.

— Они лучше потеют, когда холодные, — пояснила она.

Я горячо поблагодарил ее за этот знак внимания, а она, положив передо мной сдачу, сказала:

— У вас хорошая девушка: такая скромная... Не обижайте ее.

Мне было приятно это слышать, а мысль о том, что я мог бы чем-нибудь обидеть такую прекрасную девушку, казалась мне смешной. Тем не менее я с признательностью заверил буфетчицу, что никогда и ни в коем случае не обижу, и еще спросил ее, нельзя ли нам тихонечко покурить: я, конечно, знаю, что нельзя, но если тихонечко...

Буфетчица добродушно кивнула.

— Только незаметно, — сказала она, — чтоб никто не видел, и я в том числе, — и еще дала мне блюдечко вместо пепельницы.

Мне хотелось как-нибудь поблагодарить ее за любезность, но неудобно было предлагать ей сдачу, поэтому я просто сделал вид, что забыл ее на стойке. Я вернулся за столик и налил шампанского в свежие бокалы.

— Какая здесь приятная буфетчица! — сказал я. — Она даже разрешила нам незаметно покурить.

— Да, — сказала девушка, — среди простого народа иногда встретишь такое понимание, какого порой не встретишь в нашей среде. В наше время среди интеллигенции мало кто способен проникнуть в душу другого человека. Все пусты, тщеславны, эгоистичны, все заняты самокопанием. С тех пор как погиб мой жених... — она замолчала.

— Дайте сигаретку, — сказала она.

Я подал ей сигарету и зажег спичку, чтобы она смогла от нее прикурить. Потом я тоже закурил.

— «Шипка», — сказала она, посмотрев на пачку. — Он тоже курил «Шипку».

Она глубоко затянулась.

— Я не хочу быть нескромным, — сказал я, — и, может быть, какие-нибудь струны... Я не хотел бы затрагивать, и, конечно, если это тяжело вспоминать...

— Да, тяжело, — сказала девушка устало, — очень тяжело вспоминать, но я чувствую, что вам можно довериться, вы меня поймете. И потом, знаете, — сказала она, — иногда так хочется рассказать! Чтобы облегчить сердце. Но некому. Некому! — с болью воскликнула она. — Никто не в состоянии меня понять. Вы первый, кому я это рассказываю, а ведь со дня его смерти прошло уже больше года. Целый год я носила траур, — сказала девушка внезапно охрипшим голосом. — Я все время ходила в черном. Он был прекрасный человек и отчаянно храбрый. Хорошие люди долго не живут на свете.

Я с этим согласился.

Она горько улыбнулась:

— Он жил исключительно для меня. Он прекрасно зарабатывал и уже купил кооперативную квартиру. Великолепно все обставил старинной мебелью. Он был немного старомоден (он происходил из дворянской семьи) и был идеально честен и порядочен, даже щепетилен. Например, он ничего не хотел до свадьбы, и я сама пошла ему навстречу. Ну что ж, у меня остались хоть какие-то воспоминания — вы понимаете, что я имею в виду?

Я понимал, хотя мне от ее признания стало немного неловко, и чтобы скрыть эту неловкость, я взял бутылку и налил еще шампанского.

— Он не хотел идти на это, — продолжала она, — я сама настояла. Он хотел, чтобы все было строго, как в старину. Но какое значение имеет штамп в паспорте, когда дело идет о любви? Ведь браки замыкаются на небесах, не так ли?