Борис Дышленко - На цыпочках

Полковник молчал.

— Знаете, — сказал наконец полковник, — есть вещи, которых деликатный человек не замечает. Не должен замечать, просто не позволит себе заметить. Например, кто-нибудь чихнул... ну, есть и другие звуки... Вот как бы вы поступили в подобном случае?

Я сказал, что не знаю, что у меня таких случаев не было.

— А я знаю, — сказал полковник, — у меня были. И я вам со всей ответственностью заявляю, — сказал полковник, — что я в таком случае просто не замечу, промолчу, как будто ничего не было. Может же человек простудиться?

— Да, конечно, человек может простудиться, но...

— А вы помните, что я говорил вам об искусстве? — крикнул полковник.

— Об искусстве?

— Да, да, об искусстве, о политике, — крикнул полковник, — помните? Почему же вы беретесь судить о том, в чем вы не разбираетесь? Почему вы беретесь учить нас тонкостям нашей профессии? Что вы знаете о нашей работе, о ее сложностях и трудностях. Точность, кучность, процент смертности!..

— Полковник, а что это? Точность, кучность, этот процент...

— А-а-а! — махнул стеком полковник. — Это понятия такие... Точность, кучность... Понятия такие. Да я не об этом, — сказал полковник, — это так, между прочим. Главное — деликатность. Деликатность и честь полка. Делайте со мной что угодно! — воскликнул полковник. — Делайте что угодно, но не трогайте полк. Я за честь полка готов в огонь и в воду. Честь полка превыше всего!

Мы стояли на вершине холма, того самого, на котором я делал разведку, где лагерь. Он теперь несколько изменился: не холм — лагерь. То есть вся обстановка в нем изменилась. Палатки, правда, по-прежнему стояли в четыре ряда, но походная кухня вместе с поваром куда-то исчезла. На ее месте теперь стоял массивный письменный стол с резными львиными лицами и фруктами (тоже резными). Этот стол, вероятно, вытащили из фургона, двустворчатые дверцы которого были еще раскрыты. Да, видимо, его оттуда вытащили. За столом, в высоком, тоже львином, с фруктами, кресле, перебросив тяжелые ноги через подлокотники, сидел Шпацкий и курил. Увидев нас, он вскочил с кресла, выскочил из-за стола и щелкнул каблуками. Замер.

— Вольно, Шпацкий! — махнул на него стеком полковник, когда мы подошли. — Как у вас с отчетом? Готово?

— Готово! — гаркнул Шпацкий и, отпрыгнув за стол, выдернул ящик, выхватил папку и припечатал ее к столешнице.

Я осмотрелся: в лагере, кажется, больше никого не было. Полковник обошел стол и уселся в высокое кресло, стек он положил рядом с папкой на стол.

— У вас есть с собой документы? — спросил меня полковник.

— Да, вот мой паспорт, — сказал я и подал ему паспорт.

Полковник протянул руку через стол, взял паспорт, но не раскрыл его, а так и держал на весу.

— Скажите, — спросил меня полковник, — на Малой Средней, где вас откорректировали, вы предъявляли его патрулю?

— Нет, полковник, они не просили меня об этом.

— Стало быть, не предъявляли.

— Нет.

— А фамилию, имя, отчество патруль тоже не спрашивал.

— Нет, полковник, мне только объяснили, как я должен идти и все.

— Отлично, — сказал полковник и вернул мне паспорт, — возьмите паспорт — верим вам на слово.

— Спасибо, полковник!

— Не за что, — ответил полковник. — Шпацкий, ко мне!

Шпацкий, который и так стоял рядом с креслом, теперь наклонился над столом. Полковник развязал тесемочки коленкоровой папки и вынул из нее голубенькую ученическую тетрадь. Раскрыл ее. Тетрадь была аккуратно разграфлена синим карандашом, и в карандашных клеточках стояли какие-то черные и красные цифры и записи.

Полковник поднял глаза от тетради.

— Отойдите туда, — тихо сказал мне полковник и, взяв со стола стек, указал стеком, куда мне отойти.

— Я не хочу впутывать вас в это дело, — сказал полковник, — это, знаете ли, наше, военное.

Он наклонил голову с тонким пробором и стал рассматривать что-то в тетради. (Записи или цифры — не знаю.)

— Что ж это? — внезапно сказал полковник, поворачивая лицо к Шпацкому. — Что это? Не сходится.

— Только процент, — вытягиваясь, ответил Шпацкий.

— А точность? — спросил полковник. — А кучность?! А честь полка! — гневно вскричал полковник. — Честь полка, она для вас ничто?! Проворонили, проморгали, скоты! — полковник хлопнул обеими ладонями по тетради.

Некоторое время они со Шпацким молчали, Шпацкий только, вытягиваясь, моргал.

— Так! Что же будем делать? — спросил полковник.

Шпацкий, наклонившись, стал что-то шептать ему на ухо.

— A-а. Нет, — отмахнулся полковник, — невозможно.

Но Шпацкий еще горячее что-то зашептал. Шпацкий от возбуждения даже покраснел.

— Нет, нет, — отмахнулся полковник, — не могу, генетически невозможно. Мое слово — закон.

Шпацкий совершенно вспотел.

— Уф-ф! — сказал Шпацкий и выпрямился.

Полковник подпер голову кулаками и опять задумался.

«Что они? — подумал я. — Выясняли бы без меня. Отпустили бы меня, а потом выясняли».

— Ладно, — сказал полковник, — хорошо, попробуем. Значит, пишем: «Личность не установлена».

Он вытащил из нагрудного со складочкой кармана элегантную ручку в виде винтовки и что-то написал в тетрадке. (Вероятно, про эту личность.)

— Семьдесят два? — спросил полковник.

— Так точно, семьдесят два.

— Хорошо, — сказал полковник, — с этим все, — и записал.

— Ну вот и все, — улыбнулся мне полковник, — все формальности закончены. Сержант Шпацкий отвезет вас в город.

«Ну что ж, — подумал я, — это кстати: это сэкономит мне время. Какую-то часть возместит. Уже что-то. Наверное, у полковника есть эти чувства... Нет, — подумал я, — может быть, во дворянстве что-то и есть».

— Я вам очень признателен, полковник, — сказал я, — это очень кстати, ведь поезд будет еще нескоро. И тебе, Шпацкий, тоже большое спасибо, с твоей стороны это тоже любезно.

— Да что там!.. — даже смутился Шпацкий. — Что там! Подумаешь, любезность! Мы же с тобой одноклассники, как-никак.

— Нет-нет, ты не говори, — от смущения Шпацкого я и в самом деле начинал чувствовать благодарность. — Не отрицай — это очень здорово: это все-таки облегчает.

— Ну будет, будет, — ласково прервал полковник, — в дорогу!

— Пошли, — сказал Шпацкий и хлопнул меня по плечу.

— Да-да, бежим, — сказал я, — сейчас! Сию минуту! Полковник, — обратился я к полковнику, — вы говорили о справке... что справку дадите... что с круглой печатью... Так, действительно, она бы мне пригодилась. Особенно, если с круглой печатью.

Шпацкий оставил мое плечо, на которое нажимал. Он перестал нажимать мне на плечо и встал рядом. Полковник стал грустен.

— Ммммм! — сказал он. — Видите ли, — сказал полковник, — тут не все гладко выходит.

— А что, полковник? Что — не гладко?

— Да тут у нас не все сходится, — сказал полковник, — не все соответствует.