Борис Дышленко - На цыпочках

В это время стеклянная дверь распахнулась, и в кафе с шумом ворвалась компания военных и сгрудилась у пластиковой стойки. Все они были возбуждены и громко спорили об экзистенциализме, но я ничего не понял, кроме слов «точность» и «кучность». Правда, и этих двух слов было достаточно, чтобы мое опьянение прошло и наступила трезвость. Я встал и, проходя между столиков, еще услышал, как один из военных восхищенно воскликнул:

— Но полковник Шедов, а!

И кто-то ответил:

— Наполеон!

Я вышел. Воздух со свистом вырывался из всех семидесяти двух дырочек в моей груди и животе, как будто они и в самом деле были. Мне хотелось плакать от боли. А кроме боли было еще чувство бессилия, и чувство одиночества было еще острее, чем там, в холмах. И, если бы у меня было хотя бы сознание своей правоты, оно бы ослабило эти чувства, оно бы поддержало меня, но и сознания правоты у меня не было. Не было и чувства Родины — я был заброшенным и пустым. Когда я, наконец, добрался до своего дома, боль стала понемногу проходить. Но чувство по-прежнему оставалось: я имею в виду чувство одиночества, а не Родины. Здесь, уже подходя к воротам, мне показалось, что под аркой мелькнуло пестрое летнее платье моей жены. Но я не был в этом уверен, потому что, войдя во двор, я ничего не увидел и, поднимаясь по лестнице, не услышал никаких шагов. Поднимаясь и все еще прислушиваясь, не к шагам, а к отголоскам боли в моих семидесяти двух дырочках, я осторожно обходил стоявшие на площадках переполненные бачки с рассыпанными вокруг них картофельными очистками, ржавыми огрызками яблок и окурками, и с отвращением читал нацарапанные ключом или гвоздем на крашеных стенах надписи. Прежде я старался не обращать на них внимания, но сегодня, видимо, для того, чтобы еще немного задержаться, читал. Там было: Родина, Совесть, Солидарность и другие такие же слова.

Я прошел по коридору и остановился перед дверью, не решаясь войти. И внезапно я резко осознал: безопасности, о которой я мечтал там, в холмах, и за которую я готов был отдать свою жизнь, здесь нет. Нет, я понял, что я уже давно это понял: еще там, в самом начале пути, еще когда я раздумывал и колебался; и только позже игра внушила мне иллюзию, что она есть. И вот безопасности не было. Ее не было ни там, ни здесь. Ее не было, несмотря на то, что десантники стояли на ее страже и защищали от посягательств. Не было, и ни толстые стены, ни голубые обои в полосочку, ни рояль с Бетховеном — мне ее дать не могли. Правила игры были строги, как тогда, в детстве, и, как тогда, только ко мне. И это я тоже понял еще в холмах, только там я еще не знал, что это — ангажированность. Что толку, что я прежде отворачивался от надписей! Жена все равно наверняка читала их. Поди, объясни ей теперь эту игру! Это так же невозможно, как невозможно объяснить ей детскую игру в «мясо». Суть этой игры может понять только тот, кто проиграл.

Да, жена, как всегда, не поверит мне и, как всегда, будет права, потому что по этим правилам можно выиграть, только грубо их нарушая. В противном случае — проигрываешь. И все это знают, и они договорились так играть.

Я положил руку на ручку двери. Я сделал это осторожно, почти нежно, и все равно — оттуда застрекотало.

«Как же так? — растерянно подумал я. — Разве можно детей в химчистку?»

Объявление подействовало на меня, как вспышка в темноте, затем резкий шок, вызванный странными словами, сменился каким-то оцепенением, так что некоторое время я стоял и совсем ничего не думал.

«Как же так?» — подумал я спустя время и снова остался без мыслей.

— Как же так? — уже вслух повторил я, но от недоумения — как бы шепотом. Отсутствие мыслей беспокоило меня.

Что бы это значило? — вполголоса спросил я себя. — Может быть, это какое-нибудь нововведение... или, скажем, метафора... Ну да, — все еще с трудом продолжал я. — Это — нововведение. Или метафора. Нововведение или метафора, что то же.

Конечно, это нововведение, — уже громко сказал я и испугался, услышав свой собственный голос так, как будто он прозвучал за моей спиной. — Это нововведение, — прошептал я и решил вернуться к мыслям.

«Но если это нововведение, — подумал я, — то как же так? А если метафора, — предположил я, — то все равно — как же так? Ведь это тоже нововведение. Даже если метафора.

Ну, хорошо, — допустил я, — давай разберемся. В конце концов, что бы оно ни было, главное понять. Понять смысл или, на худой конец, найти рациональное зерно. В общем-то, во всем можно найти смысл. Или хоть рациональное зерно, если нет смысла. Если найти рациональное зерно, уже станет легче. Давай разберемся.

Ну хорошо, — снова допустил я. — Вот я взрослый и в целом здоровый человек, во всяком случае, не больной какими-нибудь хроническими болезнями — я не беру такие болезни, как рак или, скажем, энфизема легких — нет, не смертельными болезнями, а такими, как, например, — я задумался, что же «например» и какими бывают несмертельные хронические болезни. — Ну, например, хронический насморк, — подумал я, — или вот грипп... Разве бывает хронический грипп? Нет, не бывает, — подумал я. — Да что за ерунда! — подумал я. — Хронический грипп — выдумал тоже! Еще скажи хроническая чума. Но вот хронический насморк бывает. Еще как бывает! Так же как и хронический ревматизм или там остеохондроз. Туберкулез в легкой форме... Что еще бывает хроническое? Да неважно это! — рассердился я сам на себя. — Важно то, что у меня ничего хронического нет.

И при том, — продолжал я свою мысль, — при том, что у меня нет ничего хронического или, иначе говоря, я ничем хроническим не болен, да, при том, что я взрослый и, в общем-то, здоровый человек, но даже я, если меня отдать в химчистку...

Ну, допустим, — подумал я, — допустим, я ее еще как-то перенесу, я многое могу перенести, я все вытерплю — я большой. Но ведь ребенка это просто убьет, а тут еще написано «всех возрастов», а возрасты... Даже детские возрасты бывают самыми разными. Ну ладно, если старший школьный, а если младший? А дошкольный возраст? А если еще младше? Если, например, грудной? Нет, это решительно невозможно.

Может быть, я не так прочел, — подумал я. — Или здесь какое-нибудь иносказание... Да, иносказание или, опять же, метафора. Это, наверное, — успокоил себя я. — Метафора — это не совсем нововведение. Ведь метафоры были еще в Древней Греции. Значит, это все-таки не одно и то же, потому что Древняя Греция и нововведение — это как-то не вяжется. Да нет, это просто несовместимые понятия: древнее и новое. Впрочем в Древней Греции, пока она не была древней, наряду с метафорой могли существовать и другие нововведения — ну, например, Платон или Трагедия, — но это они тогда были нововведениями, а кроме того, в трагедии много метафор, но теперь, в наше время, это уже, конечно, не нововведение, теперь даже химчистка не нововведение, хотя по сравнению с Древней Грецией и с метафорой...