Борис Дышленко - На цыпочках

— Дети, — потерянно сказал я.

— Какие дети?

— Дети всех возрастов.

— Что? — наморщив лоб, сказала жена. (Она уже начинала нервничать.) — Я не понимаю, о чем ты?

У меня было такое впечатление, что она прекрасно все понимает, и только делает вид, что не понимает или, вернее, не хочет понимать и, может быть, надеется, что это не так и со временем все объяснится, что я что-нибудь там напутал, и если правильно подойти, то все будет как-то иначе. Я еще подумал, что надо было все-таки начать с «пришельцев» и так, без неожиданностей, исподволь, подготовить ее. Ведь если бы я сказал, что они мне сочувствовали, то она непременно поинтересовалась бы, почему, и тут я мог бы осторожно подвести к самому главному, а теперь...

— Дети всех возрастов.

— Что-о-о? Ты что, не в себе?

— Да, конечно, я несколько не в себе, — оправдывался я. — Да и кто будет в себе? Я, конечно, понимаю, что это так вот, с бухты-барахты... Я понимаю, что это даже трудно себе представить, но ты не волнуйся. Может быть, еще ничего и нет. Это, может быть, только метафора или, на худой конец, иносказание, что так, вообще, могут быть приняты, но не обязательно, а по желанию. Да кто ж захочет? В конце концов, никого ни к чему не принуждают, — пытался я успокоить жену, но она резко прервала меня.

— Что ты несешь? — жестко сказала жена. — Что за вздор?

— Ну да, — даже обрадовался я, — конечно, вздор. В принципе, можно считать, что ничего не было.

— Договаривай, — сказала жена, — договаривай, раз начал.

— Но ведь это же нелепость, — сказал я, — это нелепость.

Но жена неумолимо смотрела на меня, и не оставалось сомнений в том, что ей все известно. В горле у меня стало тепло и в глазах тоже. Я опустил голову и глотнул. Не знаю, что.

— Что?

Я поднял голову. Я закрыл глаза. А потом я снова открыл их. Жена смотрела.

— Принимаются в химчистку дети всех возрастов, — отчаянно крикнул я.

— Что-о-о! — жена даже привстала. Потом она снова упала на диван, и книжка полетела к ее ногам.

Я сжался.

— Милая, уверяю тебя. Да я и не хотел в химчистку, ты же знаешь. Просто шел себе мимо и прочел. Поверь, меня самого в жар бросило, когда я увидел. Я против того, чтобы детей в химчистку, да ведь у нас и нет детей. Клянусь, я и не думал.

— Замолчи! — гневно сказала жена. — Я так и знала. Я не ждала от тебя ничего другого. Ты враль. Ты всегда был вралем. Ты знаешь, как я не люблю лжи, и все равно не можешь удержаться, чтобы не соврать. Гадкий лгун.

Она схватила книгу и ушла за ширму. Мне ничего не оставалось делать, как ждать. Я сходил на кухню и приготовил нам чай. Потом я сделал бутерброды. Себе и жене по ее вкусу, потому что у нее свой личный вкус. Все это вместе с чайником я на подносе принес к нам в комнату. За чаем жена продолжала читать и не притронулась к бутербродам.

«И все-таки хорошо, что она не поверила, — подумалось мне. — Все же для нее это было бы слишком. Она могла бы даже заболеть, если бы поверила. Даже невроз. Теперь многие болеют неврозом. А она такая впечатлительная. Да и шутка ли — детей в химчистку...» Я еще подумал, что могло бы быть что-нибудь другое, что тоже могло бы потрясти мою жену. Да, в жизни много такого, и, по сути дела, только недоверие и спасает ее. В конце концов, во всем есть своя положительная сторона, даже в недоверии. Ну и ладно.

Когда жена немного отошла, я рассказал ей о глухонемых. Обо всем рассказал: о том, как я безосновательно принял их за пришельцев, и про их сочувствие, хотя об этом было уже поздно, и про их вопросы, и про фокус с монеткой, только про паспорт не стал рассказывать — мне показалось, что это могло бы не понравиться моей жене. Но я рассказал, как они, прощаясь, раскланивались со мной, и даже показал ей, как они это делали. Однако я, видимо, уж очень подробно говорил о них, а может быть, даже восторженно, хотя это не одно и то же, и в конце даже, не удержавшись, воскликнул:

— Как все-таки иногда люди понимают друг друга! Даже без слов.

Жена презрительно посмотрела на меня.

— Водишься со всякими бандитами, — сказала мне жена.

Я только улыбнулся в ответ. Я не был с ней согласен, но улыбнулся. Я был доволен, что своим рассказом мне удалось хоть немного отвлечь ее от тягостных мыслей о химчистке, потому что я боялся, что она все-таки не до конца не поверила мне, и мое, хоть и опровергнутое ею сообщение, может тем не менее повлиять на ее расстроенные нервы.

Позже, когда в темноте я сидел на краю разложенного и расстеленного дивана и раздевался, чтобы лечь спать, я с неожиданной и резкой грустью вспомнил, что никакая лампочка так и не отразилась в ее глазах.

Я отвернулся от окна и посмотрел на жену. Ее лицо выражало досаду и ожидание, но я не мог решить, стоит ли мне отвечать на ее упрек или лучше промолчать, хотя мое молчание могло быть истолковано как согласие с ее мнением, если это было мнением, а не просто раздраженным заявлением, и в таком случае разумнее было бы ответить.

— Да, я думаю, что ты, пожалуй, и вовсе не заметил бы моего исчезновения, если бы я вдруг исчезла, — сказала жена, — тебе, наверное, это было бы все равно.

Я понимал, что моя жена тоже обеспокоена пропажей кота, но по ее характеру это беспокойство выразилось в упреках, может быть, несправедливых, но вполне простительных, если учесть ее относительно слабые нервы. Правда, она всегда недолюбливала кота, но одно дело недолюбливать, и совсем другое дело, когда животное неожиданно пропадет. Я наконец решил, что лучше опровергнуть вызванный раздражением и расстройством упрек моей жены.

— Нет, — сказал я, — ты несправедлива. Я, конечно, понимаю и могу представить, до какой степени ты огорчена, и вижу, что твои упреки происходят от твоего беспокойства, но ты ошибаешься, когда говоришь, что я бы не заметил, — нет, я бы не просто заметил, а просто уж и не знаю что. Однако тут совершенно другое дело: кот котом, а ты тобой, и кота я люблю по-своему, а тебя совсем по-другому.

— Дожила! — оскорбленно сказала жена. — Он ставит меня на одну доску с котом!

Она отошла к дивану, села и, закурив, раскрыла новую английскую книжку. (Или американскую — я не знаю...) Я посмотрел на нее — вид у нее был абсолютно непроницаемый: казалось, она вовсе не обижается на меня. Наверное, так оно и было, она вообще добрая женщина, а ее слова... Я, конечно, понимал ее состояние: психологически его легко было объяснить. Естественно, жене, может быть, и не совсем приятно, что я так люблю своего кота. Может быть, ей это особенно неприятно оттого, что кот был у меня раньше, до нее, до брака. Понятно, что ей это не нравится. Если бы мы завели кота с ней вместе, тогда она, может быть, и любила бы его сильнее; а так получалось, что я завел кота без ее согласия. Не знаю... Если бы у моей жены был кот или собака, или хотя бы морская свинка, то меня бы это не обижало — напротив, мне кажется, я еще больше любил бы это домашнее животное, зная, как привязана к нему моя жена. Но с женщинами — я это понимаю — совсем другое дело. Может быть, она ревнует меня к коту — с женщинами это бывает. Я где-то читал, что женщины тоньше чувствуют подобные вещи.