Борис Дышленко - На цыпочках

— Нет, к черту их, — решительно сказал Шпацкий, — эти жители такие сволочи! — только и ждут, чтобы как-нибудь напакостить. Не знаю: чего мы их терпим? Ну, ладно, — сказал Шпацкий, — ближе к делу. Так что ты говоришь, кот пропал?

— Пропал, — сказал я.

— Обстоятельства? — коротко, по-военному, спросил Шпацкий.

— Какие обстоятельства?

— Обстоятельства исчезновения, дубина! — разозлился Шпацкий. — Не мог же он пропасть без обстоятельств?

— Нет, конечно, — сказал я, — не мог. Наверняка были какие-то обстоятельства.

— Ну так где, когда, что при этом было?

— Мне, к сожалению, не все известно, — сказал я, — но исчез он вчера. Вышел как всегда погулять — и исчез. Этого никогда прежде не бывало. Он у меня уже пять лет и за это время никогда надолго не уходил. А вчера утром он попросился погулять — я выпустил. Вот так.

— Так-так, — сказал Шпацкий, — значит, пропал.

— Пропал.

— Исчез, — уточнил Шпацкий. Он задумался.

— Ну, хорошо, — сказал Шпацкий. — Мне сейчас некогда — вечерком я зайду: произведу рекогносцировку. Надо кое-что уточнить. В общем не беспокойся.

— Ну спасибо тебе, — сказал я, — а то уж я и не знал, что делать. Спасибо. А я пока тоже посмотрю в разных местах, поспрашиваю у разных жильцов: может, кто-нибудь что-нибудь видел или хотя бы слышал.

— Нет, ты этого не делай, — сказал Шпацкий, — можешь все испортить. Слышал, что полковник сказал? Это дело тонкое, деликатное — тут надо осторожно, не с твоими мозгами. Ясно?

— Хорошо, — сказал я и подумал, что черт с ним: пусть говорит что хочет про мои мозги, лишь бы кота нашел. Черт с ним!

— Ладно, пока проваливай, — сказал Шпацкий, — здесь нельзя, — он хлопнул меня по плечу и пошел через плац.

Домой я возвращался опять дворами. Правда, во втором (центральном) дворе, том самом, где теннисный корт — там было еще и бомбоубежище — я свернул мимо бомбоубежища направо и, пройдя между двумя домами, вышел в Диагональный переулок, который был мне знаком еще со школьных лет детства и которым я надеялся выйти на свою улицу, но он теперь оказался тупиком, так как с тех пор его перегородили кирпичной в полтора моих роста стеной. По правой стороне тупика, в конце его, от этой кирпичной стены шли три или четыре входа в подвал, огороженные крашеными металлическими поручнями, как на корабле или на улице. Ступеньки были снаружи и спускались прямо от тротуара параллельно стене (стене дома, а не кирпичной стене) вниз. Эти подвалы тоже были мне знакомы со школьных лет детства, только тогда их было больше; теперь часть их была отгорожена этой новой стеной. Все они сообщались между собой подземными переходами и имели выход еще и на мою улицу. Я подумал: не поискать ли мне немного в подвалах, но, поколебавшись, решил отложить поиски до разговора со Шпацким и, когда я повернулся, чтобы идти, то еще увидел в переулке рядом с проходом, откуда я вышел, застекленную деревянную будку, которой прежде здесь тоже не было. Видно, ее поставили уже достаточно давно, потому что синевато-серая краска, которой она была выкрашена, сильно закоптилась и почернела от пыли. Рядом с ней, на специальном щите был наклеен экологический плакат, в будке же никого не существовало. Я вернулся во двор и, не теряя времени, отправился домой.

Жены дома не было. Щурясь после темной лестницы и коридора — свет в комнате был такой же яркий, как и на улице, — я постоял посреди комнаты и подумал, что это было большое упущение — не предусмотреть плотных штор на два таких больших и высоких окна. Я с трудом сдвинулся с места, не для того, чтобы что-нибудь сделать, а просто чтобы вывести себя из неподвижности. В рассеянности я посмотрел в одну сторону, в другую и пошел на кухню. Там я взял с полки коробок спичек и долго рассматривал изображенных на нем десантника и елочку. Сам не знаю, для чего мне были спички: помнил, что для чего-то надо, но для чего именно — сейчас вспоминать было как-то лень. Я вернулся в комнату и сел на диван, теребя в руках книжку в скользкой обложке. На секунду заинтересовался: что это за книжка? Это была английская книжка моей жены. (Или американская, не знаю — у них ведь один язык, английский, так мне говорила жена.) На лакированной разноцветной обложке были изображены два десантника (английские или американские), пробирающиеся в каком-то подземелье. Но я сейчас же отложил книжку и стал смотреть на старинный барометр на стене. Барометр уже давно ничего не предсказывал — я его так и купил сломанным, но я и без него знал, что на улице сегодня ярко. Впрочем, погода меня не интересовала — просто я ни на чем не мог сосредоточиться.

Наконец — наконец-то! — в коридоре раздались знакомые шаги жены, и я встал ей навстречу. Она вошла в комнату и, сняв солнечные очки, остановилась. Ее серые глаза смотрели настороженно, как будто она ожидала чего-то. Внезапно она что-то сказала мне, но я не понял, не то не расслышал что: может быть, она сказала это по-английски. На минуту я отвлекся — я смотрел на жену и восхищался: я всегда гордился тем, что она дама.

— Ты что, только в книжке понимаешь по-английски? — сказала жена.

Я не понял: я смотрел на нее, открыв рот.

— Я говорю про книжку, — сказала жена. Она кивнула на мои руки.

Тут только я заметил, что книжка с десантниками опять у меня в руках, и удивился.

— Ты что, говорила со мной по-английски? — спросил я.

— Ну да, — улыбнулась жена, — увидела у тебя в руках книжку и спросила тебя по-английски.

Я понял, что она шутит, но в голосе ее была какая-то напряженность.

— Ну что? — спросила она. — Что же ты стоишь? Садись, — она непринужденно подошла к дивану и села. — Ну, что нового?

Я молча смотрел на нее: я не знал, о чем она спрашивает. Я молчал.

— Ну что — кот? — с усилием спросила она. — Нашел его?

«Ей тоже, наверное, нелегко, — подумал я. — Она, наверное, тоже, как я и думал, переживает, только старается не подать виду: она вообще очень сдержанная женщина — это у нее от воспитания. Она очень хорошо воспитана — она дама».

— Ну что же ты молчишь? — спросила жена. — Узнал что-нибудь? Что с котом?

— Нет, — сказал я, — пока ничего не узнал. Ты не переживай особенно: я надеюсь, он все-таки найдется.

— А ты хорошо искал?

— Нет, — сказал я, — еще не очень. А главное, некого было спросить: как будто все попрятались куда-то, на улице никого нет.

— Значит, ты никуда не обращался? — спросила жена.

— Пришлось обратиться, — сказал я. — Я сначала поискал здесь, во дворах, но нигде его не оказалось, тогда уж нечего было делать — обратился.

— Ну и что? — тихо спросила жена. — Что тебе там сказали? — видно было, что она крайне заинтересована.

— Шпацкий сказал, что без рекогносцировки нельзя.

— Кто это Шпацкий?