Борис Дышленко - На цыпочках

— Это сержант, мой бывший одноклассник. Ты помнишь? Я рассказывал тебе о нем.

— Не помню, — покачала головой жена, — не помню. А еще что?

— Все. Больше ничего, — сказал я. — Пока все, вот только вечером он для рекогносцировки зайдет и тогда, может быть, что-нибудь станет ясно.

— Что это за рекогносцировка? — спросила жена. — Это зачем?

— Я не знаю, зачем, — сказал я, — может быть, ему так легче искать.

— Может быть, — согласилась жена. Она сбросила туфли, легла, скрестив ноги, и попросила меня подать ей сигареты. Я подал.

— Еще положи мне под голову подушку, — попросила меня жена.

Я и это сделал.

— А теперь себе — подушку, — сказала она.

Я посмотрел на нее.

— И ложись, — сказала она, — на спину, — сказала она, — а пепельницу поставь себе на живот.

Я все это сделал: я лег на спину, а пепельницу поставил себе на живот, как она просила, — я люблю исполнять ее просьбы.

— Я забыла попросить тебя подать мне зажигалку, — сказала она, когда я лег.

Я вспомнил, что у меня в кармане есть спички. Я полез в карман и достал их.

— Зачем ты носишь в кармане спички? — удивилась жена. — Ты же не куришь...

Я объяснил ей, что забыл, зачем они мне нужны, и что я взял их на кухне.

— Все равно, — сказала жена и прикурила.

Видимо, она все-таки была сильно расстроена; в любом другом случае она бы не поверила моему, в общем-то неубедительному, объяснению и постаралась бы выяснить все до конца, однако сейчас она сказала, что ей все равно. Но, может быть, она из деликатности так сказала, чтобы не огорчать меня... Так или иначе, а я расстроился еще больше. Теперь жена, лежа на спине, задумчиво курила, пуская струйки дыма в потолок, но дым, конечно, потолка не достигал, а в воздухе покачивался синеватым размытым облаком над нами и постепенно растворялся. Я смотрел, как быстро сгорает сигарета в пальцах моей жены, и уже было испугался, что она вот-вот обожжет ей пальцы, когда жена движением таким сильным, что я напряг свой живот под пепельницей, погасила в ней сигарету. Она приподнялась и, взяв пепельницу, протянулась через меня наискосок и поставила ее на коврик у дивана. Так жена немножко полежала, потом приподнялась надо мной. Она посмотрела мне в глаза; нет не на меня, а именно в меня, внутрь, как будто она гипнотизировала меня или еще что-то делала. Она ободряюще улыбнулась мне.

— Поцелуй меня, — сказала жена и вместо этого поцеловала меня сама.

Она поцеловала меня сверху прямо в губы и сделала это очень хорошо, как она это умеет. Она, по-моему, это умеет: она вообще все хорошо делает, за что ни возьмется. Вот и сейчас она меня так поцеловала, и в любом случае мне было бы приятно, потому что ласка и участие жены всегда приятны, но сейчас мне было больше приятно то, что это участие, чем то, что это ласка. Я, конечно, понимал, что поцелуй жены налагает на меня известные обязательства, и я, конечно, как мог отвечал, но видимо, что-то было не так и жена заметила это. Она отстранилась от меня и внимательно посмотрела мне в глаза. Потом она перекатилась через меня и, вскочив с дивана, в одних чулках без туфель отбежала к окну. Солнце светило мне прямо в глаза, и силуэт моей жены был совершенно черным на фоне окна; поэтому я не мог увидеть выражения ее лица.

— Ты действительно любишь своего кота больше, чем меня, — раздраженно сказала жена.

— Не сердись, — попросил я ее. — Ты же знаешь: это не так, — я сел на диване. — Ты неправа — разве я могу любить тебя меньше, чем кота? Просто с котом у меня совершенно другие отношения. Ты же понимаешь...

Жена нервно застегивала пуговицы на кофточке, хотя они и были все застегнуты. Все же она, видимо, не очень сердилась на меня, потому что, покурив, она ушла на кухню разогревать обед.

Мы уже кончали обедать, когда пришел Шпацкий. Можно было бы ожидать, что он вломится по своей школьной манере, но, вероятно, жизнь и служба в десанте научили его деликатности, — он вежливо постучался.

— Войдите, — сказала жена, и Шпацкий вошел.

Он вошел, щелкнул каблуками и поклонился.

— Мадам, — галантно сказал Шпацкий, — ваш муж, возможно, предупреждал вас о визите, хотя с него станется и не предупредить. Я — в целях рекогносцировки: веду следствие.

— Садитесь, — с любезной улыбкой предложила моя жена. — Не окажете ли удовольствие пообедать с нами? Ведь вы старинный друг моего мужа, не правда ли?

— Громко сказано, громко сказано, — ответил Шпацкий, мельком взглянув на меня, — но в общем что-то вроде: учились в школе.

— Так что — насчет обеда? — спросила жена. — Прошу вас, будем рады.

— Нет-нет, спасибо, — поблагодарил Шпацкий, — а вот от чашечки кофе не откажусь.

— Сходи, свари кофе, — сказала мне жена, и я пошел на кухню варить кофе.

Когда я вернулся в комнату, Шпацкий беседовал с моей женой, а жена внимательно слушала, что он ей говорил. Я понимал, что жена взяла это дело на себя, и был очень благодарен за такое участие. Она и так уже проявила большую деликатность и внимание ко мне, она даже пыталась отвлечь меня, а теперь проявила еще и участие, и меня это очень тронуло. Однако то, что говорил Шпацкий моей жене, насторожило меня. Более того, меня даже удивило направление его рекогносцировки, если это она и была. Пока я разливал по чашечкам кофе, я краем уха прислушивался к тому, что он говорил.

Шпацкий кивком головы поблагодарил жену за кофе и продолжал:

— Признаюсь, странной мне кажется эта его гипертрофированная любовь к котам. Нет, мы, конечно, за то, чтобы разводить полезных животных: скажем, хороших служебных собак. Я сам, лично, очень люблю собак. Как говорил один остроумный человек, «чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак». Ха-ха-ха! — громко и высоко расхохотался Шпацкий. — Ха? Остроумно сказано, — Шпацкий сглотнул из чашечки кофе и откинулся на стуле. — Нет, я не против, — сказал Шпацкий, — а немецкие овчарки — так это просто моя страсть. А какой у нас питомник! У-ух! Но это же собаки! А то — кот. Фитюлька, кисанька. Это же тунеядец — что с него проку? Ну декоративен... Вот эта вот склонность к декоративному — вам это не кажется странным? Это старые девы, они любят всяких там кошечек. Какая-то у него немужская привязанность. Что-то в этом нездоровое — вам не кажется?

— Да, пожалуй: я ему всегда то же самое говорила.

— Вот-вот, я и говорю. А вы за ним ничего такого не замечали?

— Чего? — не поняла жена.

Я, по совести говоря, тоже ничего не понял.

— Ну, вот этого... Каких-либо отклонений... Ну там, патология...

— Нет, — сказала жена, — нет, не замечала.

— Ну, а в этом смысле, ну?..

— В каком «смысле»?

— Ну, в этом, в этом! Хе-хе-хе... — сказал Шпацкий.

Жена покраснела.

— Знаешь что!.. — сказал я Шпацкому.

— Тихо-тихо! — сказал Шпацкий. — Ты на меня не ори. Я расследую, я — в интересах следствия. Мне полковник поручил — я веду. Ты, между прочим, сам обратился. Ладно, плесни-ка лучше еще горяченького, славно ты его варишь, что хорошо — то хорошо, — Шпацкий поблагодарил жену и проглотил кофе.