Борис Дышленко - На цыпочках

Однако этот мир скоро перестал мешать мне и сбивать меня с дороги, то есть отвлекать от моей квартиры, которая была отдельной, просто с непривычки трудно находимой для меня, тогда как они жили не то в гостинице, не то в общежитии, не то в огромной коммуналке, где у них был свой порядок и установления, и они, возможно, даже не подозревали о моем образе жизни, да, может быть, и обо мне самом. Но когда однажды, проходя одной из рекреаций, я спросил как раз у такого щипавшего лучину аборигена дорогу, мой вопрос не вызвал у него никакого недоумения — он толково и обстоятельно объяснил мне, как пройти, предупредив при этом, что впереди, метров через двадцать пять, от коридора есть ответвление, которого я могу и не заметить вследствие того, что там есть дверь, которая обычно бывает приоткрыта, так как используется для того, чтобы попеременно приоткрывать то один, то другой проем, идущий под углом к первому, но первый — это вообще не проем, а продолжение коридора, имеющего в этом месте изгиб, который и является ответвлением, а второй — это вход в комнату, и это к ней относится дверь, которая почти всегда бывает приоткрыта и делит коридор таким образом, что по ошибке можно попасть в комнату, думая, что продолжаешь идти по коридору. Я избегну этой ошибки, если отворю дверь направо, то есть закрою комнату и одновременно открою себе проход по коридору. Но ничего страшного не случится и в том случае, если я поверну дверь налево, так как это та самая комната, в ней живет пожилая женщина и с ней ее четыре дочки. Правда, открыв дверь в комнату, я этой дверью перекрою основной коридор и могу принять за него его ответвление. Когда я, следуя его указаниям и проходя изгибом коридора, повернул направо приоткрытую и разделяющую коридор дверь, я успел заметить много фотокарточек вокруг зеркала на противоположной стене, пыльный фикус в кадке, обернутой черной бумагой, в прилежащем углу, а в зеркале на мгновение отразился женский затылок с седеющей сложной прической и не то исчез, не то я уже прикрыл дверь.

Меня иногда раздражали, вернее, досаждали мне мои невольные вторжения в этот старообразный, посторонний мне быт. Повторяю, у меня был свой, отдельный, установившийся порядок, и места для подобной коммуналки в этом порядке быть не могло, но так или иначе это существование нарушало мою обособленность — я не привык и не люблю жить на виду, даже в вагоне поезда у меня возникает пугающее ощущение, что я могу остаться здесь навсегда. А этим людям, по-видимому, было все равно, а может быть, даже наоборот, они чувствовали себя в своей коммуналке, как в поезде дальнего следования, где придется жить долго, и потому миновали мою квартиру, не заметив ее, как какой-нибудь полустанок. Только телефонные звонки давали мне знать иногда о существовании каких-то не то соседей, не то живших здесь когда-то людей, еще предшественников моих предшественников, может быть, хозяев не сорванных мною кнопок на входной двери, но ни этих людей, ни тех, бывших когда-то, я не мог позвать. А может быть, это вообще были ошибочные звонки и не имели никакого отношения к моей квартире.

Со временем я догадался, что мой дом ограничен довольно короткими, хоть и неравными отрезками, один из которых как раз был переулком с моим подъездом, и так случилось, что вместо названия этот переулок имел номер, а этот номер еще к тому же был номером моей квартиры, и это обстоятельство не то чтобы что-нибудь объясняло, просто одна странность, наложившись на другую, становилась ей как бы некоторым оправданием — но сам дом (то есть несовпадение уровней его этажей) мог создать некоторые оптические, равно и акустические эффекты, невозможные в нормальных условиях, как, скажем, невозможна пространственная модель треугольника Пэнроуза. Скоро я перестал задумываться над своим ежедневным маршрутом и уже естественно, не думая, машинально поднимался в свою квартиру, вместо того чтобы забредать в незнакомое мне пространство. И все же это несовпадение странным образом иногда напоминало о себе.

Нет ничего странного в ночных постукиваниях, потрескиваниях, покашливаниях, которые и в наше время в шутку приписывают домовым. Все это почти всегда происходит в новых домах, где всегда что-то усыхает, усаживается, отваливается, да и стенки в них так тонки, что не только звуки телевизора или шум спускаемой в туалете воды, но и раздавшееся этажом выше чихание может побудить вас пожелать здоровья сидящей напротив жене.

Не буду идеализировать и старые дома, которые, по слухам, чуть ли не все построены не то на яичном желтке, не то на свинцовой прокладке — встречаются такие трущобы, где, поднимаясь по лестнице, долго пробуешь ногой прочность ступеньки, прежде чем решиться поставить на нее ногу, да в темноте и не всегда бываешь уверен, окажется ли там ступенька вообще. Шорохов же, перестуков и перешептываний несуществующих существ тоже предостаточно, но в отличие от нерегулярных и посторонних звуков — грохота компрессора за окном, внезапного тарахтения водопроводной трубы или чьих-то поздних пьяных воплей во дворе — они не очень раздражают. Были и в этом доме обычные старческие домовые звуки, настолько привычные, что без них и тишина казалась бы неполной.

Но вот, спустя некоторое время после того, как я со своей семьей обосновался в новой квартире и сам произвел все те нерегулярные звуки, которые человек обычно производит при обживании нового места, по утрам меня стал будить какой-то издалека доносящийся марш. Не то марш, не то просто песенка, но если песенка, то из тех бодрых утренних песенок вроде «Нас утро встречает прохладой», то есть не именно она, но что-то такое, и тоже не совсем ясно было, действительно ли эта песенка где-то звучит или это какая-нибудь навязчивая мелодия, засевшая в голове, — так иногда бывает, и даже иногда по нескольку суток просыпаешься по утрам с одной и той же ерундой в голове, но потом все-таки проходит; вытесняется какой-нибудь другой ерундой, или само по себе проходит. Но это звучало постоянно, и слова, которых я не мог разобрать, слышались как бы отдаленным жизнерадостным хором. И уж не знаю, бывает ли так с другими людьми, или это исключительно мое наваждение, но она звучала всегда только одним бесконечно повторяющимся куплетом, без какого-либо припева, и это однообразие давало мне повод убеждать себя в том, что где-то далеко звучит работающая электрическая пила или до меня доносится другой какой-нибудь производственный шум.

Но были иногда и другие, нерегулярные, звуки, тем не менее звучащие так же отдаленно, как эта песенка (или все-таки это был звук пилы?), так же едва различимо, как будто они были только в моем сознании. Когда я спрашивал об этом жену, она только пожимала плечами: какие-то звуки слышались и ей, но это могли быть и другие звуки, которые в своем сознании легко сделать регулярными: шум в ушах от пережевывания пищи, натирание где-то паркета — что угодно можно положить на какую-нибудь песенку и особенно на марш. Вспомните, сколько мелодий складывается у вас в голове под стук вагонных колес, даже если это шумный, переполненный вагон электрички.